Никогда (я это знал, но теперь точно понял) пережив, не стоит рассчитывать на понимание! Люди могут посочувствовать, помочь, но никогда они не будут стремиться к пониманию других. Это очень сложно. Ведь, понять — значит простить! А все прощение это очень сильная штука. Я сам не могу этим похвастать — прощать очень тяжело, так же как понимать других, ища оправдание их поступкам.
Никто не стремился меня понять. Никто не стремился мне помочь. Никто от этого не умер. Все как всегда, кроме одного: где-то живет полковник таможенной службы республики Казахстан, запомнивший меня и с пониманием отнесшийся к моей проблеме, где-то живет Пуля — спивающийся среди так «безразличных» к нему людей (боящихся и не понимающих его). Где-то есть мои друзья, читающие мою писанину и, надеюсь, понимающие меня — т. е. не безразличные ко мне люди и потому не безразличные мне.
14.08.04. я приехал в пасмурный и мокрый от холодного дождя Екатеринбург. Обгоревшее на казахстанском солнце ухо уже облезло и зажило. На лице остались куски розовой кожи, взамен обветренной и обгоревшей. Это следы этого лета, следы поездки в прошлое, эти светлые пятна из прошлого, на моем лице, я возьму с собою в будущее. Прав Митяев Олежка, не к месту влезший из радиоприемника водителя, в ту ночь, что я провел на полу в проходе автобуса: лето — это маленькая жизнь…
Моряк всю дорогу, все последние двое суток, доставал меня своим предложением выпить. Получив звонок об аварии Пули, и понимая, что это знак, я достал греющуюся все это время бутылку «Бефитера» и двухлитровую колбу «Швепса». Только мы разлили по первой, как в дверном проеме купе нарисовался наряд транспортной милиции. Я то понимал, что это лишь административное нарушение и совсем не повод для личного досмотра, но гонор моряка сделал свое дело. Я так этого не хотел — видел Бог! Я вез подарок друзьям — нож с клинком штемпельного дамаска и разделочный нож с клинком из нержавейки (типа, колбасу на капоте порезать). Мне этот досмотр, вызванный конфликтом на эмоциях, был ни к чему.
Я отдал младшему лейтенанту тысячу рублей, с подводника сняли две, припаяв ему еще и незаконные валютные операции — обмен валюты у менялы в поезде. Понятно, что постановка, но я же вез подарки друзьям! Как там было, летом 2004-го — «потеря — это еще не поражение»?..
Мелитополь встретил меня в шесть утра группой представителей местного общества ветеранов Афганистана — цветы, камуфляж, медали…
План действий был расписан, и моего мнения уже почти не спрашивали. Сразу отвезли на квартиру к Виктору Анатольевичу Кузьменко — очень симпатичному, бородатому, как цыган Бадулай, человеку. Меня накормили, умыли с дороги, дали немного перевести дух. Потом отвезли к сестре моего погибшего ротного. Это была очень скорбная процедура.
Никобенко Михаил погиб 08.06.1982 года под Калатом. Тогда ему было неполных 24 года. Я теперь был старше его на двадцать лет. Моему старшему сыну столько же, сколько было моему ротному в тот день…
Встреча со старшей сестрой моего погибшего ротного далась мне не легко. Никобенко погиб от прямого гранатометного попадания в голову. Было жарко, как это может быть только под Кандагаром. Пока тело довезли, пока стали хоронить, цинковый гроб лопнул, и тело ротного текло на парадные мундиры молодых офицеров на плечах несущих его гроб на Семеновское кладбище. Администрация не хотела хоронить офицера на старом кладбище, родители настаивали. Конфликт вырос в противостояние. Траурная процессия встала. Было жарко. Тело ротного уже «плакало» ручьями…
Мать умерла быстро — просто сгорела от горя, не снимая траур. Следом умер отец. Осталась сестра. Словно кто-то из калатских пуштунов вырезал всю домовую книгу — страницу за страницей! Я сидел, рассматривал семейные фотографии, слушал рассказы сестры о младшем брате. Хорошо учился, на отлично закончил Киевское суворовское, с отличием закончил военное училище, распределился в Симферополь. В Афган ушел с Николаевской учебки…
Я слушал эту женщину и понимал, что никто из них не знает ротного таким, каким знал его я. Мы не были друзьями — он был моим командиром. Он каждое утро заставлял нас бегать на Ариану. «Будете бегать каждое утро, пока не прибежите с известием, что прилетел мой дембельский самолет», - говорил он нам.