Теперь отшатывается Юлия Даниловна. Мезенцев брал деньги за то, что оперировал?! Немыслимо! Но Задорожный намерен выяснить все до конца. И это удается ему. Все так же слезливо Расторгуев рассказывает, как он спросил доктора, сколько будет стоить операция, и тот ответил: «Ввиду срочности — две тысячи». Потому что на утро у профессора другие операции назначены. И еще объяснил, что деньги надо будет принести ему через три дня, когда он снова будет дежурить ночью.
— Но я, знаете, тертый калач, — вдруг очень оживленно, забыв о слезливых интонациях, сообщает Расторгуев, — надо же, думаю, проверить, профессор делал операцию или нет. И пришел назавтра к двум часам…
Он охотно и многословно рассказывает о встрече с Матвеем Анисимовичем, о том, как был озадачен, когда Львовский в ответ на осторожные слова благодарности сказал: «Лимоны для матушки своей принесите, больше ничего нельзя», и как барышня из справочного объяснила, что этот доктор — помощник самого Мезенцева…
— А того, солидного, который вам про две тысячи сказал, вы еще раз видели? — перебивает Задорожный.
Кузьма Филиппович сразу увядает. Он мнется, ему очень не хочется отвечать.
— Да ведь зачем же? — наконец говорит он. — Поскольку с профессором не состоялось, зачем же? Я только вот не знал, как насчет доктора Львовского… надо его благодарить или он, извиняюсь, из чудаков? А потом, как зашел тот разговор про телевизор, вот, думаю, чем можно услужить! Нам это раз плюнуть, а им полное удовольствие…
— Да уж, по-царски вы его отблагодарили! — зло и грубо говорит Задорожный. — Жену убили.
Расторгуев, возвращенный к действительности, зеленеет от страха.
— Так ведь пьяные же были, пьяные! — бормочет он.
— Вас предупреждали, что вашей матери после операции никакой тяжелой работы делать нельзя? — резко прерывает Лознякова.
— А мы ее, хоть соседей спросите, целую неделю, как архиерея, под ручки водили! — радостно спохватывается Расторгуев.
— Соседей уже спрашивали в милиции, — ровным голосом говорит Юлия Даниловна. — Все они в один голос показали, что Расторгуева-старшая в день смерти все утро стирала, затем кипятила белье, одна снимала бак с плиты. И ей тут же, на кухне, стало дурно. А когда приехала скорая помощь, она была уже мертва. Точно?
— Так ведь полную неделю… полную неделю… — шепчет Кузьма Филиппович и неожиданно опускается на колени. — Помилуйте! Детишки малые…
— Встаньте! — брезгливо говорит Сергей Митрофанович. — Доктор Львовский может привлечь вас к суду за клевету, повлекшую гибель его жены. Я не знаю, будет он это делать или нет, но знаю, что тогда вам придется отвечать по совокупности…
Задорожный весьма недвусмысленно обводит глазами меха, отрезы, хрусталь и посуду, загромождающие комнату.
— По совокупности… господи боже мой! — стонет Кузьма Филиппович, не поднимаясь с колен и раскачиваясь из стороны в сторону.
— Встать, вам сказано! — гремит Задорожный.
Его окрик приводит Кузьму Филипповича в более или менее человеческий вид.
— Явитесь завтра в больницу с письменным заявлением по поводу того, что вам сказал дежурный врач об оплате операции профессору, — раздельно и четко говорит Сергей Митрофанович. — Не забудьте точно указать цифру оплаты, дату и час разговора с дежурным врачом и его приметы. Понятно?
Расторгуев собачьими глазами глядит на Сергея Митрофановича.
— Понятно… Завтра с заявлением в больницу… А к кому явиться?
— К главному врачу или вот к парторгу, — Задорожный делает жест в сторону Юлии Даниловны и мимоходом добавляет: — Это единственное, что еще может несколько облегчить вашу вину.
— Слушаюсь, — торопливо кланяется Кузьма Филиппович. — Не сомневайтесь, с самого утра приду. К восьми или к девяти?
— В девять, — говорит Лознякова и встает со стула, на котором сидела. — Пошли!
Расторгуев, растерянный и жалкий, семенит по коридору за Лозняковой и Задорожным. Из дверей опять высовываются любопытные физиономии соседей.
— Будьте здоровеньки, — нараспев тянет Расторгуев, бесшумно и плотно закрыв дверь; пожелание предназначается для соседских ушей, чтоб не подумали, упаси бог, чего лишнего.
Затем Расторгуев возвращается к себе, запирается на ключ и негромко окликает:
— Ксюша? Жива?
Из второй комнаты показывается пышнотелая, желтоволосая женщина в расшитом драконами кимоно.