— Ой, Кузя, натерпелась я страху! — плаксиво говорит она. — Я ж думала, они с обыском…
— В кладовке сидела? — деловито осведомляется Кузьма Филиппович.
— В кладовке, Кузя. Схватила чемоданчик с деньгами — и туда.
— Все слышала?
— Все, Кузенька, все. И зачем только понесло тебя тогда к этому чертову доктору?! Зачем, спрашивается, ходил? Лучше бы твои шестьсот пропали, чем такой беды наделать.
Кузьма Филиппович отплевывается:
— Разве я за деньгами? Меня же Самохвалов раззадорил. Сама небось ему поддакивала: «Все они, эти доктора, одна шайка-лейка…» А теперь — зачем, зачем!
— Выпившие мы чересчур были, — горестно объясняет жена.
— Выпившие, это верно. Разве трезвый я бы пошел?
Оба грустно замолкают.
— Заявление-то это понесешь завтра? — боязливым шепотом спрашивает Ксюша.
— Попробуй не понеси! — хмуро отвечает Кузьма Филиппович. — Слышала: по со-во-куп-ности!
— А может, зря стращает?
— Этот — не зря. Если б вся загвоздка в докторе, я бы и не сомневался. Я бы тебя с ребятами к нему наладил. Разжалобить… А этот — нет, — Расторгуев качает головой. — Этот — кремень. С пустяка начал, с расписки. А до чего довел?
— Думаешь, из Обехаэс? — робко гадает Ксюша.
Кузьма Филиппович презрительно смотрит на жену.
— Из Обехаэс! — передразнивает он. — Разве в Обехаэс такие? Выше поднимай, Ксюша. Выше. До самого верху!
И Расторгуев вздымает к потолку жирный указательный палец.
Надя, взобравшись на неустойчивую стремянку, рылась на антресолях. Как и во всякой семье, на антресолях у Степняков годами скапливались отслужившие свой век вещи, с которыми почему-то все-таки было жаль расставаться. Здесь мирно сосуществовали последние военные Надины сапожки, маленькие, ловко сидевшие на ее стройных ногах, и кокетливая, но безнадежно вышедшая из моды бархатная шляпка, которую она носила еще в десятом классе школы. Здесь неизвестно зачем хранился первый, трехколесный, с обломанными педалями и оторванным звонком велосипед Петушка, и сюда Неонила Кузьминична упорно запихивала прохудившиеся эмалированные кастрюли, которые никому и никогда не могли понадобиться. Туго скатанные и перетянутые военным ремнем, лежали тут две серо-зеленые, с пятнами и разводами камуфляжа, трофейные плащ-палатки, а рядом покоился вытянутый и местами порванный дачный гамак, который, конечно, давно надо было выкинуть.
Дверцы антресолей выходили на кухню, и, роясь в старых, вызывавших легкую грусть вещах, Надя слушала воркотню Нилушки:
— Ну, чего, скажи на милость, ты там потеряла? Возишься, возишься, пыль столбом подняла, а я обед приготовлять должна. Попадет, оборони бог, какая-никакая бацилла ребенку в суп, кто тогда виноватый будет?
— Сейчас, сейчас, Нилушка, — рассеянно отвечала Надя, вороша комплекты журнала «Вестник хирургии», который Илья Васильевич регулярно выписывал из года в год и который она, Надя, несмотря на возражения мужа, упрямо отказывалась держать в нарядных застекленных полках, занимавших целую стену их комнаты.
Неонила Кузьминична с грохотом закрыла крышку кастрюли, в которой варился ароматный грибной суп.
— Да что хоть ты ищешь, скажи?
— Нашла! Нашла! — обрадованно воскликнула Надя, выгребая из-под засыпанных нафталином, подшитых толстым войлоком Нилушкиных валенок пакет, завернутый в пожелтевшую газету. — Держи, Нилушка!
— Всё? — хмуро спросила Неонила Кузьминична, обтирая пакет фартуком и кладя его прямо на пол.
— Еще минуточку… — Надя перелистывала попавшийся ей в руки номер журнала «Вестник хирургии».
— Батюшки-светы! — окончательно рассердилась Неонила Кузьминична. — Теперь, значит, как курица на шестке, читать приладилась? Мало у тебя книжек в комнате?
Надя засмеялась:
— В самом деле!
Она аккуратно, аккуратнее, чем когда-либо, засунула журнал на старое место, закрыла дверцы антресолей и легко спрыгнула со стремянки.
— Сорок лет скоро, а скачешь, как коза! — неодобрительно покосилась Нилушка.
— Так это же хорошо, если ноги держат… Захочу — смогу опять часами у операционного стола простаивать.
— Как же, пустили тебя к тому столу! — грубовато отозвалась Неонила Кузьминична. — Ты небось и названия болестей забыла, не то чтобы резать человека…
Надя молча понесла лестницу в переднюю и вернулась за пакетом. Он был старательно обвязан тонким шпагатом.
— Маечка твоя звонила, велела отзвонить, — вдруг вспомнила старуха.
— Когда же она звонила? — удивилась Надя. — Я сегодня из дому не выходила.