Рита периодически приезжала в Воронцово навещать мамину сестру. В последнее время визиты участились: тетя Сима собрала чемоданы, оформила все документы и ждала дня отъезда в Израиль.
– Тетя Сима! Ну, скажи мне откровенно: на хрена? Чего тебе здесь не хватает? Какое политбюро жить не дает?
– Всего, всего мне хватает. Особенно - страха, - бормотала в ответ пожилая женщина, которая всю свою жизнь до того была убеждена в одном: где родился, там и надо умереть. Когда-то Рита спорила с ней до хрипоты, кричала, что это убогая, лишенная логики дикая чушь.
– Почему, почему? Где связь? В таком случае кладбища должны быть рядом с роддомами, прямо напротив, и все младенцы, которые рождаются…
– Не передергивай! - воскликнула тетя. - Ты же все прекрасно понимаешь!
И вот теперь Рита никак не могла взять в толк, зачем тетка едет в страну, где сплошные проблемы с арабами, Голанскими высотами, Хусейном, и в результате ничуть не менее страшно.
– Если страх - движущая сила твоего отъезда, то готовься к тому, что оттуда ты захочешь драпануть еще быстрее!
Тетка медленно и многозначительно грозила Рите пальцем:
– Вот увидишь, моя девочка: здесь рванет быстрее и сильнее! Не дай Бог, конечно.
– «Ой, страшно мне, тетя, страшно мне, тетя, от этих новостей!» - насмешливо напевала Рита долинскую песню. Она не то чтобы ничего не боялась, просто верила в судьбу. Теткину подругу, уехавшую еще из Союза на Землю обетованную и больше всего на свете боявшуюся ворья, дочиста обокрали в Тель-Авиве: из дома вынесли все, даже чайник со свистком, желтый, ободранный, советский. В Москве же на ее квартиру никто и не покушался ни разу. Однако тема «сплошного ворья в этой стране» была в ее доме главной, даже навязчивой. Ну разве она не была права? Насмешка судьбы? Просто: судьба.
– В тебе нет ничего еврейского, - удивленно говорила тетя Сима. Еще бы! Откуда? В маме, как и в Симе - половинка, папа - чистый русак. Вот вам и темно-русые волосы, негустые, но волнистые и блестящие, вот вам и курносый носик и темно-серые глаза. «Модный цвет - мокрого асфальта!» - любил шутить Гоша, Ритин муж. Рита, Гоша и их шестилетний Ванька жили в районе Савеловского вокзала, а тетка - в Черемушках. Отношения Симы и Ритиной мамы, Ольги Михайловны, жившей рядом с дочерью, всегда были проблематичными, а уж когда Сима начала паковать чемоданы…
– Старая дура! Была старая дева, теперь старая дура! И дева!
Все: мама отрезала от себя родную сестру навеки. Рита этого не понимала и не могла так.
– Вот ваше поколение всегда и во всем такое безжалостное, что просто ужас: родня, не родня, все вам по барабану! Растеряли всех, все связи, родственников… Как так можно? И во имя чего?
– Вот и найди всех нас, если сможешь. Отмоли, соедини, восстанови… А у меня… у нас уже сил на это нету, - мама говорила сквозь слезы. Рите было ее очень жалко: все-таки несчастные они люди, эти битые советские бунтари-шестидесятники, наивные идеалисты, и в то же время - упертые в своих принципах, как ослы некормленые! Все - на алтарь идеи! И гори родные братья и сестры синим пламенем, ежели смеют не чтить алтарь!
А что у нас сегодня за алтарь? Это - новая страна Россия, где надо жить и которую необходимо обустроить. Наделали ошибок, значит надо исправлять, а не дезертировать. Боишься? Значит трус, предатель.
И мамины губы сурово сжимаются в тонкую ниточку, нет, в волосок. Рита, вздохнув и мысленно еще раз пожалев мать, тащится в Черемушки, к одинокой тете Симе, в сущности, абсолютно русской, испуганной жизнью бабе, чаевничать с ней, утешать, спорить и задавать самый больной вопрос последних лет и не только в этом доме:
– Ну куда, ну зачем ты уезжаешь?
На этот раз, прежде чем пойти к Симе, Рита заглянула в ее «придворный» супермаркет. Ну и ни фига себе! Это даже не Израиль, наверное, это - сама Америка! Если, конечно, не смотреть на цены. Хотя кое-что можно нарыть: к примеру, обалденные йогурты по вполне обычным наглым ценам.
Здесь-то, около йогуртов, Рита и увидела Юльку, которая, задрав коротко стриженную голову, разглядывала молочное богатство.
«Маленькая собачонка до старости щенок», - отметила про себя Рита, зная, что они с Юлькой год в год ровесницы, то есть им обеим уже по тридцать два, а издали Юльке никак не больше четырнадцати: маленькая, худющая, модные джинсы на всех нужных женских местах болтаются. «Худоба - это красиво?» - в очередной раз засомневалась Рита. С ее сорок восьмым размером давно уже ничего невозможно было сделать. Сначала это была трагедия, потом - глухое отчаяние, после она смирилась. Но, увидев Юльку, очень обрадовалась своим крутым бедрам и возлюбила их, как родных.
– Юлия! - торжественно пропела она в ухо джинсовой малышке.
Та вздрогнула от неожиданности и повернулась к Рите. Ага, вот он, возраст, и вылез весь наружу! Мелкие морщинки вокруг глаз, уже заметные продольные на лбу…
– Ритка! - Юлька вся расцвела, обнажив в улыбке дырочку от недостающего зуба, ту дырочку, которую видно исключительно при очень большой радости. На Юльке модная джинсовая курточка - мечта поэта: вся в заклепках, застежках и «липучках», на руке - часы - самый писк - тяжелые, большие. Очков нет, а ведь уже в десятом совсем их не снимала, наверное, линзы надела.
– А ты - в порядке! - весело сказала Рита.
– Брось, Катаева, я ж в зеркало иногда смотрю. Вот ты у нас расцвела!
– Я уже сто лет не Катаева, а Гаврилова. А цвести в нашем возрасте - самое то.
– Кому то, а кому и не то… - Юля перестала улыбаться, и мордашка ее сделалась озабоченной. Опять проявились все морщинки.
– Эй, не хмурься, состаришься. Что не так? Ты уже не Лавочкина, что ли?
– Лавочкина я, Лавочкина, не нервничай, - досадливо замахала рукой Юля. - Лучше объясни, что ты тут делаешь?
– Оригинально! Йогурты вот покупаю. А ты?
– Я живу вон там, - Юлька махнула рукой куда-то вправо, - в соседнем доме. Разве ты…
– Нет-нет, я тут тетушку навещаю. Тетушка моя лыжи навострила, на чемоданах сидит. Вот я и провожаю ее уже месяца три.
– Пойдем ко мне! Кофе выпьем, поболтаем! - Юлька вдруг оживилась, глаза заблестели, щеки порозовели, она схватила Риту за руку и встряхивает, встряхивает…