Матрена истово молилась за своих беспутных родителей, надеясь, что хотя бы перед смертью они покаются в грехах. Знала святая, что милосердие Божие бесконечно, и одного покаянного слова достаточно, чтобы Господь простил все грехи, даже самые страшные. И об этом надо помнить каждому, кто считает, что преступник заслуживает лишь наказания. Всякий раз, когда в душе вспыхивает негодование и жажда мести, следует помнить, что первым в рай вошел разбойник, который раскаялся на кресте перед Христом. Сергей Нилус в своей книге «На берегу Божьей реки» писал об известной благотворительнице Елене Андреевне Вороновой, которая стала свидетельницей раскаяния такого разбойника.
Смертник Илларион
Одним из дел тюремного благотворения, которым с такою любовию отдавалась душа Елены Андреевны, было чтение арестантам Слова Божия и всего, что могла дать духовная и светская литература полезного для души в не заглохшем еще стремлении ее к высокому при свете Христовой веры и учения Православной Церкви.
«Приехала я раз, – сказывала нам Елена Андреевна, – в тюремную больницу в Крестах, привезла с собою книжечки и нательные крестики, чтобы надеть их на тех арестантов, у кого их не было и кто бы от них не отказался. Меня там хорошо уже знали, и я всех знала; отношения у нас были дружелюбные, доверчивые. Трудно это с арестантами, но так уже Бог помог за молитвы старцев… Вхожу, поздоровались. Сажусь беседовать и читать и вижу: на больничной койке лежит новый, незнакомый мне больной арестант, больной и в кандалах, стало быть, особо важный преступник – лицо суровое, мрачное, но интеллигентное… Окинул он меня неприязненным взглядом и тотчас отвернулся лицом к стене. Лицо его и весь его вид, особенно же кандалы на больном, – все это произвело на меня сильное впечатление…
О чем вела я тогда беседу, что читала, того теперь не помню, помню только, что Бог помог и все было хорошо.
После беседы я увидела, что привлекший мое внимание арестант уже не к стене лежит, а смотрит в мою сторону, и лицо его показалось мне менее сумрачно-враждебным… Стала я раздавать крестики: просит тот, просит этот – все просят, крестов ни у кого из арестантов не оказалось. Подошла я и к этому арестанту, несмело подаю ему и хочу надеть на него крестик, а сама думаю: вот отвернется или что грубо-кощунственное скажет! А сама сердцем за него молюсь. Не отвернулся, но ничего не сказал, и я ему надела крестик на шею…
Прошло сколько-то времени. Приезжаю опять туда же. Того арестанта, смотрю, нет. Спрашиваю, где он. Отвечают, что его перевели в одиночную, что был над ним суд и его за политические преступления и за убийство пяти человек осудили на смертную казнь.
– Уходя, – говорят мне, – велел вам сказать, что крестика вашего с себя не снял, и просил, не можете ли вы похлопотать, чтобы вам разрешили с ним свидание: он очень бы хотел вас перед смертью видеть!
Страшно на меня подействовало это сообщение, и я решила, с Божией помощью, как бы ни было это трудно, добиться с ним свиданья.
Разрешение это было дано, и тут я узнала, что имя ему Илларион, что его долго разыскивали и что он наконец был захвачен на квартире своей родной сестры, где, при аресте его полицией и жандармами, стрелял и, попав в живот своей беременной сестры, убил в ней ребенка. Это и было его пятым убийством. Словом, из всего было видно, что он был тяжкий преступник, что смертная казнь была для него вполне заслуженным наказанием, и тем не менее сердце мое влеклось к нему, чая и в его душе увидеть восстановление образа Божия.
Когда меня ввели в одиночную камеру, где заключен был Илларион, то вслед за мною захлопнули и заперли на замок входную дверь, оставив меня с ним с глазу на глаз. В первое мгновение мне стало страшно, и я едва не раскаялась, что пошла на это свидание. Осмотрелась и вижу, что Илларион, скованный по ногам и при входе моем лежавший на койке, начал вставать и уже спускает ноги, лязгая кандалами… Жутко мне стало…
– Спасибо, что пришли! – услышала я голос. – А я боялся, что не придете. Спасибо! Я ведь креста вашего не снял: вам передавали это?
– Передали!
– Спасибо и им! Вы уже, вероятно, знаете, что я присужден к смертной казни и дни мои сочтены. Скажите, вы ведь все так хорошо тогда там, в больнице, толковали – не растолкуете ли мне, что означает сон, который здесь я видел? Вижу я, что я где-то, в каком-то чрезвычайно грязном месте – не то в болоте, не то еще где-то того хуже, и весь я измарался, ни одного не осталось у меня места на теле не грязного, только ноги мои остались белы. Что бы это значило? Не понимаю, но чувствую, что сон этот к чему-то: такое уж он сильное по себе оставил впечатление. Не растолкуете ли вы мне его?