Но никак не выходило: то случай казался неподходящим, то возникало совершенно нелогичное опасение ляпнуть лишнего и этим обидеть его.
Поменяла же я своё мнение не только о Валере, но и в целом о всей ситуации, которая закинула меня к нему домой. Что это, если не везение и ещё один шикарный подарок от удачи, только завёрнутый в обманчиво-отвратительную обёртку?
— Лаааааадааааааа! — протяжный вой из коридора пугает меня, вынуждая схватиться за сердце и резко выдернуть наушники с игравшей в них музыкой. Деревянная лопатка, которой я до этого помешивала сливочный соус для лазаньи, валится на пол, забрызгивая светлыми каплями всё вокруг, от кухонного гарнитура до моих домашних штанов.
Из кухни я выглядываю с опаской. Во-первых, моё имя этот хмырь вспоминает только будучи очень злым, — причём именно на меня. Во-вторых, домой он должен был вернуться не раньше, чем через четыре часа.
— Что-то случилось? — с самым невинным видом интересуюсь я, мысленно перебирая события последних нескольких дней и пытаясь прикинуть, где могла напортачить.
Вроде бы с работой странного и страшного зверя под названием измельчитель кухонных отходов я уже разобралась, поэтому новый глобальный засор труб нам не грозит.
Его форму я тоже больше не стираю, уяснив, что после обычного машинного цикла («деликатная ткань», между прочим!) она выглядит, как обжёванный верблюдом кусок тряпки, абсолютно не желающий отглаживаться.
Кстати, с сигнализацией я тоже нашла общий язык, несмотря на то, что до сих пор не понимаю смысл этих трёх ступеней защиты. Унести из этой квартиры можно только меня — и то, думаю, в таком случае Валера бы скорее вздохнул с облегчением. Но главное, что охранное агенство больше не приезжает к нам с оружием в три ночи, потому что мне приспичило выглянуть в глазок из-за какого-то странного шума на площадке.
— Просто хотел оповестить тебя о своём приходе, — он улыбается вполне мило, в кои-то веки обходясь без сарказма, а я всё равно покрываюсь румянцем и бочком возвращаюсь обратно на кухню, нервно теребя оставшиеся висеть на шее наушники.
Когда я слушаю музыку, то начинаю подпевать. Всегда. Громко, от души. Ничего не могу с собой поделать, чаще всего уже постфактум понимая, что только что вместе с Кети Перри восторгалась поцелуем с девушкой или вместо Кончиты (не той, что мужик) обещала никогда не забывать.*
Оставалось только гадать, застал ли он только старый хит из фильма «Бар Гадкий Койот», или успел и на «целуй меня везде, восемнадцать мне уже!».
Проходит примерно полчаса, когда я понимаю, что всё же категорически не понимаю, где он до сих пор шляется! В квартире стоит такая тишина, что давит на психику, а снова включать музыку я побаиваюсь, потому что совершенно себя не контролирую. Не слышно ни работающего телевизора, ни привычного мата телефонных разговоров, а лазанья в духовке уже приобретает аппетитную золотистую корочку, источая такой аппетитный запах, что у меня самой живот от голода сводит.
Валеру я обнаруживаю в гостиной. Он сидит на диване, так и не переодевшись, и пугающе оледеневшим, неподъёмно-тяжёлым взглядом смотрит в одну точку.
Меня, кажется, совсем не замечает. А я как дура торчу в дверях, и пройти внутрь не решаясь, и отступать не собираясь, — ну один в один «трус» из всем известных кадров советской комедии.
— Как там твои концерты, Рязань?
Он начинает говорить так внезапно, что я аж подпрыгиваю на месте. Поправляю волосы, как ни в чём не бывало захожу и плюхаюсь в кресло, подбирая наиболее подходящие слова для ответа и испытывая какое-то неприятное, давящее чувство в груди от естественно возникающих в связи с его вопросом мыслей.
Первое время я сама настойчиво твердила, что съеду сразу же, как начнутся оплачиваемые выступления. Тогда и представить не могла, что для этого придётся ждать почти полтора месяца, буквально оббивая пороги всех подряд заведений, где бывают вечера с живой музыкой.
И вот теперь, когда у меня появляется самый настоящий график выступлений, записанный в блокнот и разрисованный сердечками, я почему-то уже не рвусь как можно скорее перебраться в отдельное жильё.
— В эту субботу ещё один будет, — решаю я прикинуться тупенькой (он всё равно не заметит разницы), и дождаться прямого предложения освободить чужую жилплощадь.
— Спой что-нибудь? — его взгляд упирается прямиком в меня, и в совокупности с вымученной улыбкой окончательно сбивает с толку.
Мне очень хочется ещё раз уточнить, не случилось ли чего, но вместо этого я произношу тихо:
— Весёлое или грустное?
— Грустное, — без раздумий выбирает он, но тут же встряхивает головой и исправляется: — Весёлое.
Варианты рассыпаются передо мной ворохом, каждый по-своему яркий и необычный, каждый со своей изюминкой и задором, прячущимся в необычной конструкции слога или в сногсшибательно подобранных словах.
Только вот во рту у меня становится сухо, и язык разбухает и присыхает к нёбу, — так, что ни звука сейчас не получится издать.
А всё потому, что я, в детстве выступавшая перед соседками стоя на табурете, в подростковом возрасте голосившая перед всей школой в актовом зале, только недавно певшая перед тысячей людей в городском сквере, вдруг испытала ужасное, неизвестное ранее волнение и смущение.
Словно не так уж хорош мой голос, и репертуар устаревший и скучный, и акустика в этой комнате наверняка просто ужасная… и если вот прямо сейчас и именно он как-то выскажет своё неодобрение, если ему вдруг не понравится — то я в жизни больше не смогу рта при людях раскрыть.
— Потом, — почему-то произношу я шёпотом и, совершенно не понимая, куда себя деть и как дальше сидеть под прицелом его взгляда, вскакиваю с места, вытирая об штаны вспотевшие ладони. — Там это… лазанья у меня. Сгорит ещё.
Из гостиной я почти выбегаю, попутно награждая себя званием истерички. А потом торможу, выдыхаю, и заглядываю обратно.
— Ты есть-то будешь?
— Нет, — Валера качает головой, не поднимая на меня взгляд, и добавляет извиняющимся тоном: — Я уже ел. Мы с друзьями собирались… поминали.
Вроде бы с пониманием причины его странного настроения и поведения мне должно стать легче, но получается наоборот, и настроение совсем уходит в минус. А ещё и этот необъяснимый, дурацкий приступ страха от обычной просьбы что-нибудь спеть — ну вообще позор!
— Рязань! — он застаёт меня на кухне врасплох, сидящей на стуле и задумчиво уставившейся в одну точку. Видимо, день сегодня такой, располагающий к разным гнетущим размышлениям. — Я тут подумал… бери свою лазанью и дуй в гостиную. Будем фильм смотреть.
— Какой фильм? — его наглая ухмылочка и так кажется мне слишком уж подозрительной, а после моего вопроса к ней в пару идёт и хитрый прищур.
Ох, чую я, что старший лейтенант Валера задумал какую-то пакость.
— Хороший фильм, — заверяет, еле сдерживая смех. И уже из коридора выкрикивает мне: — «Бар Гадкий койот» называется!
_____
* Подразумевается песня «Я тебя никогда не забуду…» из рок-оперы «Юнона и Авось».
========== Серая полоса. ==========
Бывают дни, когда я люто ненавижу Москву. Хочется собрать чемоданы, сесть в машину, — обязательно громко хлопнув дверью напоследок, — и громко сказать «Да ебись оно всё!», выворачивая на М5.
Но единственный раз, когда я действительно позволил себе сделать подобное (у мужчин тоже должны быть свои маленькие слабости!), через десять минут после пересечения МКАД меня настиг телефонный звонок от коллеги с просьбой срочно ему помочь.