Пришлось вернуться. А потом напомнить себе, что раз уж так случилось — значит судьба просто не дала мне уйти с верного пути и впереди меня ждёт что-то по-настоящему хорошее.
Что-то получше, чем ушедшая за месяц до свадьбы невеста.
Жизнь у меня вообще весёлая, да. В ней моменты приятного покоя непременно чередуются с каким-нибудь дерьмом. И сегодня это дерьмо вовсе не гипотетическое, а самое что ни на есть настоящее, вонючими шариками красующееся на дороге.
Вообще-то началось всё с того, что мы с Василичем хотели тормознуть лихачей на Акценте: заниженном, затонированном и с картинно залепленными грязью номерами, — и это в августе, когда в столице уже пару месяцев не видели ни капли осадков.
По классике жанра лихачи останавливаться не стали. Напротив, прибавили газа, заставив одурело взвыть глушитель, и опасно вильнули между другими машинами.
— Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови! — напевал Василич, с радостным блеском в глазах потирая ладони и врубая мигалку вместе с сиреной. Вообще-то ему немного за тридцать, но из-за усов и странного репертуара порой кажется, что под семьдесят.
Хотя ладно, со странным репертуаром я слегка погорячился. Благодаря Ладе меня теперь трудно чем-либо удивить: однажды утром она пропела в ванной сначала какую-то оперную арию, и сразу следом — «Угнала тебя, угнала», видимо, забыв, что я был дома, а не на работе. А потом ещё полдня отчаянно краснела, встречаясь со мной взглядом.
Погоня получилась какой-то быстрой и совсем не интересной: через пару минут и несколько лихих перестроений наши отчаянные гонщики попробовали выскочить на обочину и встретили там непреодолимое препятствие.
Нет, на этот раз никаких заснувших за рулём девушек — и хорошо, а то Лада бы наверняка не поняла, притащи я в дом ещё кого-нибудь.
Машина же с лихачами сдуру врезалась в старый и дряхлый грузовичок, в прицепе которого перевозили пару жеребят.
И вот тут начался цирк с конями — причём практически в самом прямом смысле этого выражения. Лихачи, оказавшиеся двумя парнями-бурятами, демонстративно делали вид, что не понимают по-русски. Дедуля, который вёл грузовичок — в кепке-блинчике и с золотым клыком, — размахивал руками и ругался нерусскими словами вперемешку с русским матом. Из сопровождавших его машин, среди которых внезапно обнаружились и Мерседес S класса, и проржавевшие Жигули, вывалил целый табор людей, окруживший нас по кругу.
Мужчины курили, звонили кому-то (складывалось ощущение, что друг другу) и считали убытки. Женщины заламывали руки, плакали и сыпали проклятиями — кажется, в том числе и в адрес друг друга. Перепуганные кони бушевали, грозя вот-вот перевернуть прицеп, и били копытами, разбрасывая вокруг себя постеленное на дно сено.
У одних вообще не было при себе документов, у других — были подозрительно похожи на поддельные. Василич нервничал, отбиваясь от всполошившихся цыганок, время стремительно приближалось к концу рабочей смены, а мне ужасно хотелось домой.
Вдруг вспомнилось, что Ладка вчера купила грибы. А грибы — это жареная картошечка, или вареники, или запечённое мясо… в общем, точно что-то вкусное. И я как раз нашёл хороший фильм, который можно посмотреть вместе вечером.
Вот только приблизившись к прицепу, откуда пара ребят очень нервно выгоняли жеребят прямо на дорогу, я заметил под слоем сена странного вида пакеты.
И тут понеслось. Всё то же самое, только по второму кругу и с большей экспрессией всех участников.
Пока мы вызывали ребят из наркоконтроля один из лихачей почти схлопотал от меня по лицу за настойчивые предложения всё найденное изъять и поделить «по-братски». Оказалось, что незнаком ему был только русский объяснительный и русский извинительный языки, а вот русский договорной — очень даже.
Женщины проклинали мужчин, те проклинали жеребят, жеребята рвались ускакать то на проезжую часть, то прямо в город. Но, так и не сумев сбежать из этого пиздеца, высказали свой протест, навалив огромную кучу прямо на дорогу.
И я, наблюдая за всем этим безумием, стараюсь думать только об одном: раз дерьмо уже случилось, значит дальше точно должно идти что-то хорошее.
Давай, судьба! Не подведи.
— Ох, милок, вижу я — глаза у тебя добрые! — заявляет мне одна из самых старых цыганок, ведущая себя настойчиво, как влюблённая школьница. Я отхожу на шаг назад — она за мной. Уворачиваюсь вбок — она следом. Еле успеваю вырвать одну свою ладонь из её цепких рук, пальцев на которых почти не видно за обилием колец, так она сразу же пытается схватить меня за другую.
Как домой-то уже хочется, кто бы знал!
— Старая Симза всё знает, насквозь видит. Вижу грусть твою, золотой мой, — никак не унимается она, и я еле сдерживаюсь от того, чтобы не вступить с ней в разговор. Немудрено заметить грусть в человеке, который вот уже полчаса только курит, закатывает глаза или обречённо вздыхает. — Но вот что я тебе скажу: ждёт тебя, родненький, большое счастье!
— Боюсь что вас, бабуль, ждёт только тюремный срок, — я решаю тоже поиграть в предсказателя, но на всякий случай засовываю руки в карманы брюк, чтобы убедиться, что телефон, кошелёк и ключи от дома всё ещё на месте. А то знаю я этих бабуль.
— Ай, — машет она рукой и с обескураживающей прямолинейностью поясняет: — Отпустят нас через недельку, не в первый раз же!
И вот, на смену солнечному свету приходят включившиеся вдоль дороги фонари, а на смену нам с Василичем наконец-то приезжают инспектора с собаками, по шокированным лицам которых можно предположить, что им бы предложение всё поделить между собой и быстро разойтись точно пришлось по душе.
— Может по пивку? — предлагает Василич и крестится, отходя от табора на психологически безопасное расстояние.
— Не, не могу. Меня дома ждут! — ничуть не лукавлю, вспоминая о том, как недовольно ворчит Лада, стоит мне снова задержаться по делам до полуночи и оставить себе на сон всего пару часов.
Спорить не буду: это явно не похоже на работу мечты. Скорее уж работу безысходности или работу человека, которого попросили изображать скромного работягу.
Да, я такой. Скромный. И воняет от меня теперь прямо как от настоящего работяги.
Большой неожиданностью становится то, что дома меня вовсе не ждут. Кажется, что-то сломалось в моём привычном канале связи со Вселенной, потому что всю дорогу я загадывал аромат еды, который сшиб бы прямо с порога и заставил захлебнуться слюной, и хоть один куплет какой-нибудь весёлой песенки (ради этого я даже научился почти бесшумно открывать и закрывать входную дверь, чтобы не быть обнаруженным раньше времени). Но получаю я только выключенный во всей квартире свет и гнетущую тишину.
На всякий случай я всё же заглядываю во все комнаты, — мало ли, вдруг эта чудик просто заснула где-нибудь в своих наушниках, — оставляя давно отданный ей кабинет напоследок. И облегчённо выдыхаю, когда обнаруживаю её вещи на своих местах.
О том, что сегодня у неё очередное выступление, я вспоминаю уже под аккомпанемент длинных гудков в телефоне. Чертыхаюсь, но трубку не кладу, быстро меняя повестку звонка со взволнованного «где тебя черти носят так поздно?!» на спокойное «когда ты будешь дома?».
Может быть, в кои-то веки сможем вместе поужинать.
Горшочки с приготовленной заранее едой обнаруживаются в холодильнике, но достать их одной рукой не выходит, — слишком скользкие и тяжёлые, — а вторая моя рука всё ещё занята телефоном.
«Наверное, это выступление просто начиналось намного позже, чем прежние,» — успокаиваю себя, снова и снова выслушивая гудки.
А потом закрываю холодильник и упираюсь взглядом в прилепленный к его дверце большой магнитный планнер, куда она тщательно вписывает свой график на ближайший месяц, как ребёнок радуясь заполнению всё большего количества дат от недели к неделе.