Когда пришел весенний ветер, Гвидо реставрировал светло-зеленый «Бианки» шестидесятых годов. Пока черные от масла опытные руки возились с тормозными колодками, мысли вертелись вокруг одной гонки многолетней давности: героической. Маршрут, проложенный среди сиенских холмов по белым и пыльным тропинкам, похожим на дорожки облаков в небе. Он пришел к финишу первым, весь в пыли и поту. При воспоминании о победе все еще пощипывало кожу, как в тот далекий день. Гвидо вдохнул аромат ветра и закрыл глаза. Между серыми усами и почти белой бородой появилась улыбка. Он встал и направился к выходу, с каждым шагом все шире раскрывая объятия, будто навстречу старому другу.
— Фавоний, — позвал он его по имени.
Ветер залетел в рукава его старой рубашки, словно обнимая в ответ, и звуки скрипок из радио растаяли в пустоте. Глухой голос произнес медленно и отчетливо:
— Аллегро из Концерта номер один си бемоль мажор Томазо Альбинони.
Ветер остановился. Вслед за ним прикатил велосипед алюминиевого цвета. Молодой человек в шляпе въехал в коридор и, плавно затормозив, замер в шатком равновесии, балансируя на педалях.
— Почему у них всегда такой грустный голос? Ведь эта музыка — радость чистейшей воды, — спросил Ансельмо у отца.
— У кого «у них»? Какой голос? — не понял Гвидо.
— Этот, который говорит в твоем радио.
Гвидо пожал плечами:
— Он не грустный.
Нисколько не удовлетворившись ответом, парень еще несколько мгновений повисел на педальном рычаге, блуждая взглядом по потолку и пытаясь представить женщину, говорившую по радио. Представились только маленькие глазки и узловатые руки.
— Эй, — позвал его отец.
— М-м-м — рассеянно протянул Ансельмо.
— Ты что-нибудь видел?
Парень тряхнул головой и наконец уперся ногами в пол:
— Нет, ветер еще слишком слаб.
Гвидо посмотрел на винт, вращавшийся то быстрее, то медленнее под первыми беспорядочными порывами ветра:
— Но сегодня ночью он усилится.
Было еще светло, когда Грета вышла из супермаркета с двумя полупустыми пакетами. На улице ее ждал Мерлин, мужской велосипед «Ольмо» изъеденного ржавчиной лазурного цвета с массивными колесами и фиолетовым горном вместо звонка. Она повесила пакеты на руль, по одному с каждой стороны, и фыркнула. Она терпеть не могла этот балласт, мешавший быстро двигать ногами, но Грета не передвигалась без велосипеда, а ее мать никогда не ходила за покупками. Так что выбора у нее не было.
Грета медленно двинулась вдоль пустынного бульвара на окраине города, глядя на оранжевый свет фонарей. Ряд огней резко обрывался перед стеной из железобетона высотой в девять этажей и длиной с километр. Корвиале. В Риме его называют Змеюкой и говорят, что спроектировавший его архитектор, увидев плоды своих трудов, покончил с собой. Грета никогда этому не верила. Обычные истории, которые рассказывают парни на площади, сидя верхом на мопедах. Пьют, курят и рассказывают подобную ерунду. Во всем виноваты мопеды. Ездили бы на велосипедах, не тратили бы попусту дыхание.
А вот и площадь. Мопеды, парни, клубы дыма. Как клубы пара из глотки Змеюки.
Она притормозила, свернула на другую улицу и въехала в свой подъезд.
На дверях лифта висела уже привычная табличка «Не работает». К многочисленным угрозам на пожелтевшем листе бумаге прибавилась еще одна: «Чтоб вас, Таццина побрал».
Тацциной звали местного одноухого старика. Сам он рассказывал, что потерял ухо на войне. Он много чего рассказывал, по большей части какие-то небылицы. Угрюмый и ворчливый, он жил в Корвиале целую вечность, и здешние мамаши часто пугали им непослушных детей, используя старика вместо «бабая». Пригрозить лифтерам Тацциной было последним средством. Подобно матерям, беспомощным перед капризами детей, жители дома знали, что имеют дело с упорным и безразличным врагом, который по своей воле никогда не отремонтирует лифт. Но в отличие от детей, администрация дома была лишена фантазии, а без фантазии от Таццины не было никакой пользы, и лифт по-прежнему не работал.
Прочитав надпись, Грета улыбнулась. Она живо представила себе, как Таццина, ругаясь по своему обыкновению, заставляет рабочих починить лифт. Потом она посмотрела вверх на убегавшие друг от друга и терявшиеся в мрачной темноте лестничные пролеты, и улыбка исчезла. Семь этажей пешком с пакетами в руках и Мерлином на плечах. Привязать его внизу — все равно что подарить парням с площади. Так что выбора у нее не было.