— Ансельмо, не хочешь прокатиться?
Юноша тут же отложил покрышку, которую латал, и прыгнул в седло. Он ждал этого момента с того дня, как Гвидо начал реставрацию. И теперь, когда все было готово, ему не терпелось сделать круг на велосипеде, на котором его отец выиграл столько гонок. Он наклонился над рулем и сжал ручки с видом спортсмена перед большим стартом.
— Только один круг, и тут же вернусь, — пообещал он.
Но у ветра были на его счет совсем другие планы…
— Я думаю, мы пробудем в Италии год, а потом кто знает… — закончила Эмма.
Она сидела на парте, закинув одна на другую свои длинные ноги без всякого стыда и коварства. Вокруг нее толпились с десяток одноклассников, отказавшихся от пиццы ради того, чтобы всю перемену слушать историю путешествий семейства Килдэр. Но когда история подошла к концу, они не знали, что сказать. Ни у кого из них не было в жизни столько приключений, и они чувствовали себя неловко. Любой комментарий звучал бы банально, поэтому все предпочитали молчать. Лед растопила Лючия самым банальным из всех банальных комментариев:
— А-бал-деть… Ты так много путешествовала!
— Что делать? Мой отец должен постоянно менять города… и мы вместе с ним.
— А кто твой отец?
— Архитектор.
Лючия понятия не имела, в чем состоит работа архитектора. Она наморщила лоб — так, что ее темные брови приняли форму двух вопросительных знаков. Эмма их заметила и пояснила:
— Он рисует дома, стадионы, библиотеки, школы… всякое такое. А потом едет в город, в котором их строят, чтобы следить за ходом работ.
— А-бал-деть, — прокомментировала Лючия. — А я дальше Остии никуда не ездила.
— Я никогда там не была! Там хорошо?
— Там прекрасно! Море! Пляж! — заверещала Лючия, как будто только что назвала самые восхитительные плоды Творения.
Грета возвела глаза к небу. Остия была одним из самых ужасных мест из всех, что она когда-либо видела. Море было отвратительное, пляж был отвратительный, но отвратительнее всего была вся эта история с путешествиями Эммы. Теперь она рассказывала о Нью-Йорке, где семейство Килдэр прожило два года и где Эмма повстречала темнокожего юношу, в которого влюбилась без памяти.
— Но мне пришлось его оставить, потому что отцу надо было переезжать в Париж, — сказала она без грусти. — Я не верю в отношения на расстоянии. Они всегда заканчиваются одинаково: отправляешь кучу мейлов, вечно пялишься на свое отражение в мониторе и вместо того, чтобы развлекаться и знакомиться с новыми людьми, страдаешь и плачешь, закрывшись в комнате с ноутбуком на коленях. И ради чего? Нет, лучше покончить со всем сразу.
Лючия ловила каждое ее слово. У Эммы уже был мальчик, и она даже бросила его. В ее голове возникла драматичная сцена в аэропорту, разрывающее душу прощание, наверное, букет цветов и потом Париж.
— А какой он, Париж? — спросила маленькая мечтательница.
На этот вопрос Эмма ответила не сразу.
— Париж нельзя описать. Париж надо видеть.
— А-бал-деть… — в очередной раз протянула Лючия.
Грета считала. Это было двадцатое. Лючия двадцать раз сказала «абалдеть» с тех пор, как ее новая одноклассница начала повесть о своих чудесных приключениях, и Грету это стало раздражать всерьез. Она поняла, что двадцать первого раза ей не вынести. Не понимала она другого: почему она до сих пор не встала из-за парты и не отправилась в обычную одинокую прогулку по коридору? Что она делала в этой толпе, собравшейся вокруг ее новой, приставучей соседки по парте? Прежде чем она успела ответить, прозвенел звонок с перемены и все вернулись на свои места.
Вторая часть дня протекла медленно и скучно. Эмма больше не писала ей записочек и не нашептывала в ухо свои невероятные истории. Грета решила, что избавилась от нее, по крайней мере, до следующего дня, но, выходя из школы, поняла, что ошиблась.
— Эй, девочки! — позвала Килдэр, спускаясь по лестнице.
Лючия тут же обернулась, Грета сделала вид, что не слышит. Но ей это не помогло. Эмма взяла ее под руку и вытащила из толпы ребят, выходивших из школы.
— Я тут подумала: может, встретимся сегодня все втроем после обеда и пойдем шопинговать?