Местоположение его нынешнего дома имело гораздо большие преимущества с профессиональной точки зрения (ибо одно из предположений Холмса оказалось ошибочным: Фрейд по-прежнему имел медицинскую практику). Он находился рядом с Аллгемайнес Кранкенхаус, огромным больничным и учебным заведением Вены, где Фрейд когда-то работал в психиатрическом отделении под началом доктора Теодора Мейнерта, которым так восторгался.
Как и Фрейд, Мейнерт был евреем, однако это не было чем-то необычным для венских медицинских кругов, в значительной степени состоявших из евреев. Мне особенно не приходилось общаться с евреями, знал я о них очень мало и, смею утверждать, не имею по отношению к ним обычных предрассудков, связанных с невежеством. Я убедился в том, что Фрейд был не только умнейшим и образованнейшим врачом, но и хорошим человеком (хотя и не согласен с некоторыми его теориями, которые, откровенно говоря, считаю шокирующими). Для меня эти качества были гораздо важнее, нежели его вера, в которой, кстати, он был не очень крепок. Не будучи сам по натуре религиозным человеком, я не мог вызвать в своей душе ни гнева, ни страсти к догматическим спорам с предполагаемым язычником…
Я отдаю себе отчет в том, что слегка отошел от описания города и вернулся к своему повествованию. Что ж, так оно, видимо, и к лучшему. Вену я узнал не за один день, и нет необходимости заставлять читателя знакомиться с подробными записками путешественника, когда и беглых заметок довольно. Тем более что вскоре станет ясно, какие части и места города обратили на себя мое внимание.
Оставив Тоби с его несговорчивым провожатым, я отправился вдоль по Грабен в кафе Гринштайдля. Оно занимало приметное место в середине улицы, так что пройти мимо было невозможно. Там я должен был встретиться с доктором Фрейдом при условии, если Холмс еще спит.
Называть заведение Гринштайдля «кафе» значило бы допустить по отношению к нему вопиющую несправедливость, ибо оно ни в малейшей степени не соответствовало тому, что под этим словом подразумевают англичане. Венские кафе скорее походили на лондонские клубы. Они были центрами интеллектуальной и культурной жизни, куда погожим днем мог зайти любой и даже не выпить и капли кофе. Гринштайдль славился бильярдными столами, закутками для игры в шахматы, газетами и книгами. Его официанты охотно выполняли различные поручения и каждый час ставили перед вами стакан свежей воды вне зависимости от того, заказывали вы что-нибудь или нет. Кафе были тем местом, где люди встречались, чтобы обменяться мыслями, поговорить, почитать или просто побыть наедине. Они были также отличным местом, где можно было прибавить в весе, так как в списке подаваемых блюд значились самые необычные виды выпечки, и лишь человек с сильной волей мог противостоять их благоухающим соблазнам.
Фрейд уже был у Гринштайдля (кафе, между прочим, претендовало на то, чтобы считаться самым изысканным венским заведением такого рода), и официант провел меня прямо к столику. Я заказал пиво и стал слушать. Он сообщил мне, что Холмс все еще спит, однако нам вскоре надо будет вернуться на Бергассе, 19. Поскольку нам обоим не хотелось сразу погружаться в море вопросов, связанных с лечением, Фрейд рассказал мне кое-что о себе и о своем нынешнем роде занятий. Он объяснил, что кокаин не является непосредственным предметом его исследований, занимается он им постольку-поскольку. Его и еще двух врачей наркотик заинтересовал тем, что обладает неоценимым обезболивающим свойством в глазной хирургии. По образованию Фрейд невропатолог; ему также приходится заниматься местной диагностикой и электропрогностикой — оба термина для меня, обыкновенного практикующего врача, были китайской грамотой.
— Как видите, я прошел длинный путь, еще и извилистый к тому же, — улыбнулся он, — от составления карты нервной системы до того, что я есть теперь.
— Вы психиатр?
Он пожал плечами.
— Тому, кем я стал, нет общепринятого названия, — ответил он. — Как заключил герр Холмс, меня интересуют случаи истерии; большей частью больные приходят ко мне по настоянию своих семей, или же я навещаю их, сохраняя дело в секрете. Куда ведут мои исследования, не могу сказать точно, однако мне многое удалось узнать об истерии, точнее сказать, неврозах.
Я собирался спросить его, что он вкладывает в это понятие и прав ли Холмс, предполагая, что некоторые из его теорий оказались неудобоваримыми для медицинского сообщества, как вдруг он тихонько остановил меня и предложил вернуться в нашему пациенту. Пока мы пробирались между столиками и тесными группками поглощенных разговором художников и писателей, он, обернувшись через плечо, предложил взять меня с собой, когда пойдет проведать своих пациентов. Так что я смогу сам посмотреть на людей, которых ему приходится лечить, и на симптомы их болезней. Я с удовольствием принял приглашение, и мы направились по людной Грабен и вскоре сели в конку.