— Если уж вы знали о завещании барона заранее, могли бы прямо и сказать, — заметил он резко. — А так по вашей милости я пропустил осмотр пациента. Ведь я предупреждал вас. И все же вы настояли, чтобы я ехал в контору, уверив меня, что нет ничего важнее.
Холмс беззвучно рассмеялся и поднял руку, собираясь возразить.
— Я не сомневаюсь, что вы простите меня, доктор. Я говорю лишь на основании убеждения, отнюдь не знания. Вы не зря потратили сегодняшнее утро: то, что вы узнали, подтвердило мои подозрения. И все же я торжественно клянусь: говори я хорошо по-немецки, никогда не заставил бы вас пропустить осмотр больного. Доктор Ватсон подтвердит, что не в моих правилах отрывать его от практики без веской на то причины. Так вы прощаете меня? Вот и хорошо.
Затем Холмс рассказал Фрейду о нашей поездке. Узнав, куда мы возили его пациентку, Фрейд неодобрительно нахмурился, но вздохнул с облегчением, когда я заверил его, что ни дом, ни его обитатели не произвели на нее ни малейшего впечатления.
— Настало время, — продолжал Холмс, доставая видавшую виды глиняную трубку и продолжая облокачиваться на каминную доску, — трубить большой сбор и посмотреть все факты: сходятся ли они с нашими предположениями. — Он помолчал, доставая щипцами из огня уголек и раскуривая трубку. — Разрешите задать вам последний вопрос, прежде чем будем считать наше дело завершенным: что за человек новый кайзер Германии?
— Он стал кайзером в 1888 году, — вставил я словечко. Холмс кивнул, не сводя глаз с Фрейда, в то время как тот задумался над вопросом.
— Если определить одним словом, я бы назвал его незрелым, — сказал он наконец.
— Какого вы мнения о его политике?
— Она главным образом касается общественного законодательства. Смертельно боится социализма; что же касается международных пристрастий, то, насколько можно судить по газетам, склонен к жесткости, в особенности по отношению к России и в таких делах, как влияние на Балканах.
— Каков у него нрав?
— С этим сложнее. Он умен, видимо, очень вспыльчив и подвержен приступам нетерпимости по отношению к людям, окружающим его. Думаю, принц фон Бисмарк оказался не у дел из-за какой-нибудь ссоры. Кайзер обожает военные смотры, форму, шагистику — вообще любое проявление силы. Он… — тут Фрейд замялся и усмехнулся, слегка смущенный.
— Так что же он?
— По правде говоря, у меня уже давно сложилась своя теория относительно кайзера.
— Было бы весьма любопытно услышать, в чем же она заключается, — вежливо, но настойчиво заметил Холмс.
— Все это так, ерунда, — Фрейд даже вскочил, словно в досаде на самого себя за то, что упомянул о своей теории.
— Уж пожалуйста, позвольте мне судить, в какой степени она имеет отношение к делу, — продолжал настаивать Холмс, облокотившись на каминную доску, не выпуская трубку изо рта и отчаянно дымя.
Фрейд пожал плечами.
— Вам должно быть известно по портретам или из письменных источников, что у кайзера сухорукость.
— Сухорукость?
— Это следствие какой-то детской болезни, возможно, полиомиелита. Не могу сказать точно. Во всяком случае, он физически ущербный человек, — Фрейд замолчал и вопросительно посмотрел на меня. — Вы первые, кому я решился высказать свои несколько необычные соображения.
Холмс внимательно взглянул на него сквозь клубы табачного дыма.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Ну так вот, мне пришла в голову мысль, что повышенное внимание кайзера к проявлениям силы, страсть к парадам и красивой форме, в особенности накидкам, скрывающим уродство, а также к медалям, которыми он себя увешивает, — все это так или иначе свидетельствует о присущем ему чувстве собственной неполноценности. Другими словами, его наклонности — своего рода возмещение ущербности, которую он ощущает из-за изуродованной руки. Обычный калека не так раним, как он, ведь кайзер — монарх, потомок древних, многочисленных и в высшей степени героических предков.
Я был настолько поглощен этими словами, что совсем забыл о Холмсе. Когда Фрейд закончил, я, переведя взгляд на своего друга, обнаружил, что тот смотрит на доктора с огромным вниманием и удивлением.
— Это весьма примечательно, — наконец вымолвил он. — Знаете, что вы сейчас сделали? С успехом использовали мой метод наблюдать и делать выводы, применив его к тому, что скрыто у каждого субъекта в голове.
— Насчет каждого субъекта — это уж слишком, — Фрейд усмехнулся. — В любом случае ваши методы — как хотите назовите, — они ведь не запатентованы, я полагаю? — Доктор говорил мягко, и по всему было видно, что он доволен. Как и Холмсу, тщеславие не было ему чуждо. — И все же мои предположения могут оказаться в корне ошибочными. Вы же сами обратили внимание на то, как вредно строить догадки, не имея перед собой фактов.