Позавтракав, Анастасия Георгиевна и Володя направились на базар. Возле калитки они столкнулись с женщиной из соседнего дома. Она тоже шла на базар, и они пошли втроем. А вот и он — Комаровский рынок, расположенный у самого болота, через которое летом пройти было невозможно, а сейчас люди подходили к базару со всех направлений.
Мать делала вид, что приценивается к продуктам, а сама глазами искала нужного ей человека. Соседка, которая уже успела выменять довоенную шерстяную кофту на небольшой кусочек сала и десяток яиц, начала поторапливать Анастасию Георгиевну.
Славина ломала голову над тем, как избавиться от соседки. Но вдруг началась паника, послышались крики: «Облава! Облава!»
Мать взяла сына за руку:
— Остаемся на месте. Документы у нас в порядке.
Володя удивился. Он хорошо знал, что у матери в сумке лежат ровные стопки писчей бумаги, копирка и, самое главное, фотоаппарат. Все это они должны передать женщине, партизанской связной, которая скажет: «Нет ли у вас в продаже сапог и дамской шубы, желательно черного цвета?» Мама и соседку позвала с собой для прикрытия, а тут, на тебе, — облава! Он наклонился к матери и тихо, чтобы соседка не слышала, проговорил:
— Мама! Но у тебя же в сумке...
Мать посмотрела на сына умными добрыми глазами и неожиданно улыбнулась:
— Ох, как ты у меня, сынок, вырос! Чтобы сказать маме что-то на ухо, уже нагибаться стал.
Володя стоял озадаченный, смотрел на мать и думал: «Вот это мама! В такой момент так держится да еще шутит!»
В это время гестаповцы и полицаи начали гнать толпу через площадь в сторону улицы Цнянской. Там они образовали пропускной пункт. Толпа оттеснила от Славиных соседку. Мать, проходя мимо воза, обратилась к сидящему на нем старику:
— Дедушка! Продай десяток яиц!
Дед удивленно посмотрел на женщину, которая решила покупать яйца в такой момент.
— Я, дочка, не продаю. Меняю.
— Дедушка, милый, а ты продай. Вот тебе марки, дай — хотя бы десяток. Пойми — очень надо! — и, помолчав, глядя прямо в глаза старику, добавила: — Для жизни надо!
Старик перевел взгляд туда, где толпились у пропускного пункта люди, и начал дрожащими руками, не считая, перекладывать в корзину Славиной яйца.
— Бери, родная, раз для жизни надо.
Когда он положил в корзину десятка полтора яиц, мать сказала:
— Хватит, спасибо.
Но дед продолжал перекладывать яйца, штук тридцать положил и проговорил:
— Ну, с богом. Идите, люди добрые.
Мать протянула ему все марки, которые были у нее, но старик отшатнулся:
— Не нужны эти бумажки, у нас с тобой, дочка, есть только одни деньги. Придет время — будем ими рассчитываться!
— Спасибо, дедушка! Счастливо оставаться, добрый человек!
Дальше они шли молча. Все ближе двойное оцепление. Стоят офицеры, проверяют документы, отводят в сторону, под особую охрану, тех, у кого документов нет. Почти через одного человека — обыск. Володя исподтишка взглянул на мать. Лицо чуть побледнело, но спокойно. Уже совсем близко контроль.
В этот момент Володя подумал: «Интересно, сколько здесь людей, которые не хотят, чтобы их обыскивали?» И вдруг он заметил знакомое лицо: «Черт возьми, где я видел этого полицейского?.. Наконец-то вспомнил! Это же он... приносил три пишущие машинки». Володя тронул мать за руку:
— Мама! Иди за мной! Только не волнуйся.
И он, держа мать за руку, подошел к полицейскому:
— Господин полицейский, здравствуйте! Я Володя. Помните, пишущие машинки ремонтировал? Вы еще благодарили...
Полицейский узнал парня, и на его лице промелькнуло некое подобие улыбки.
— Помню, помню. Что ты хочешь?
— Понимаете, опаздываю, а шеф не любит, когда опаздывают. Сегодня он приказал выйти на работу. Необходимо отремонтировать машинку для гестапо, а тут облава. Пока я с мамой дождусь очереди, пока нас пропустят, опоздаю. Документы у нас в порядке. Вот, смотрите — мой аусвайс. У мамы тоже есть. — Он повернулся к матери: — Мам, покажи. — Мать достала пропуск, а Володя продолжал: — Вы же все можете! Пропустите нас без очереди. А я за это всегда буду без очереди ремонтировать ваши машинки.
Полицейский расправил тощие плечи, заглянул в сумку и сказал:
— Ладно. Идите за мной.
И он провел их сначала через одну цепь, затем через вторую, где стояли только немцы. Здесь он, подобострастно улыбаясь, несколько раз проговорил: «Аусвайс, аусвайс!»
Володя и мать были свободны. Но Анастасия Георгиевна не уходила. Она настороженно смотрела назад.
— Что ты так смотришь, мама?
— Володя, видишь, вон стоят три немца — офицеры, а с ними Светлана Латанина.
Володя взглянул и тут же узнал соседку.
— Интересно, что она здесь делает? — тихо спросила мать.
А Латанина не заставила долго ждать ответа. Она наклонилась к одному из офицеров и что-то сказала ему, показывая пальцем на одного мужчину, уже прошедшего контроль. Офицер сделал знак солдатам. Двое из них подскочили к мужчине и, подталкивая его в спину дулами автоматов, отвели в группу людей, охраняемую отдельно. Ничего не сказала мать, но глаза ее говорили о многом.
Думать о встрече с партизанской связной теперь уже не приходилось. Сильно беспокоясь за ее судьбу, мать и сын отправились домой. Но не прошли они и квартала, как их догнала девушка. Запыхавшись от быстрой ходьбы, она спросила:
— Нет ли у вас в продаже сапог и дамской шубы, желательно черного цвета?
Мать улыбнулась и ответила:
— Сапоги есть, но только мужские, сорок пятый размер. Шубами покамест не торгуем.
Дальше они пошли втроем. Свернули в маленький безлюдный переулок, и мать быстро передала девушке драгоценный груз. Поблагодарив Славиных, та быстро скрылась из виду.
Мать с облегчением вздохнула, ласково посмотрела на сына:
— Ну что, Вова? Пойдем яичницу дармовую готовить. Ох и ужин закачу — пальчики оближете!
Домой пришли довольные. Отец и Женя готовили обед.
Рассказывая мужу о походе на базар, о добром старике, который выручил ее и Володю в тяжелую минуту, Анастасия Георгиевна рассказала и о поведении Латаниной.
Густые брови Михаила Ивановича сошлись на переносице. Он долго молчал, глядя в окно, потом подошел к жене и обнял ее:
— Анастасия, давай договоримся: если случится самое страшное и меня схватят, то о чем бы тебя ни спрашивали, чего бы ни говорили, даже о том, что я якобы признался, даже если назовут имена тех, кого ты действительно знаешь, отрицай все. Ты должна говорить, что ничего не знаешь, что никто к нам домой не приходил.
— Ты что, Миша, думаешь, что тебя могут схватить?
— Трудно сказать, по-моему, не должны. Дома у нас ничего подозрительного нет, и впредь сюда приносить не будем, но, понимаешь, листовки изготавливаются печатным способом, гестаповцы не дураки и в первую очередь, конечно, интересуются теми, кто работает в типографии. Если Латанина — предательница, а это, видно, действительно так, то она наверняка получила задание прощупать нас. С ней надо вести себя как обычно, пусть думает, что мы ни о чем не догадываемся. — Михаил Иванович улыбнулся. — Знаешь, я придумал, как сегодня эту Светку проверить. И сделает это Женя.
Анастасия Георгиевна испуганно проговорила:
— Ой, Миша, боюсь я за детей. Скажи, что ты придумал?
— Ты заметила, что на нашей улице обыск не делали только в пяти домах, в том числе у нас и Латаниных?
— Да, об этом вчера мы с Женей говорили.
— Так вот, если сегодня они придут к нам, то даю голову на отсечение, не обойдут они и Латаниных. Если Светка работает на гестапо, а я повторяю, они — не дураки, то они сделают обыск и у нее. Но какой им смысл у своего лакея все вверх дном переворачивать, как это они обычно делают в других домах? И я уверен, что у Светки они придут, посидят и через полчаса выйдут на улицу, чтобы соседи видели, что и Латанину не обошли. А это значит, что подозрений на эту вертихвостку не будет.
— Это-то так, но я не пойму, что ты хочешь от Жени?
— Ты же сама говорила, что Светка взяла у нас терку. Так вот, когда немцы войдут к ней в дом, минут через десять-пятнадцать зайдет Женя и попросит нашу терку, скажет, что мы тоже решили драники печь, а заодно увидит, делают ли немцы у них обыск.