Я был ужасно подвержен нервным страхам. Ночь, одиночество и темнота были для меня сущим адом. Страдания, которые я выносил из-за них, оправдывают это выражение. Насколько можно полагаться на память о событиях столь отдаленных, я, кажется, ни разу с четвертого года отроду и вплоть до седьмого или восьмого не положил головы па подушку без уверенности, которая не находила бы подтверждения, что увижу не-кий устрашающий призрак. Не будем винить одного старика Стэкхауза; скажу вам, что его картинке, там, где волшебница вызывает из земли Самуила (ах, этот старик, укрытый плащом!), я обязан — нет, не полночными ужасами, адом моих детских лет, но особенностями и обличием посещавших меня видений. Именно оп обрядил для меня страшную ведьму, восседавшую по ночам на моей подушке и неизменно разделявшую со мной ложе, когда тетушка или няня от меня отлучались. Пока книга была доступна мне, я день напролет грезил наяву над этим рисунком, а ночью во сне просыпался (если допустимо столь смелое выражение) и убеждался, что мое видение — сама истина. Я не решался даже при дневном свете входить в комнату, в которой я спал, не повернувшись лицом к окну, а спиною к постели, где лежала моя облюбованная ведьмой подушка. Родители не ведают, что творят, когда оставляют своих нежных малюток засыпать в темноте и одиночестве. Искать дружескую руку, надеяться услышать родной голос — и просыпаться с пронзительным воплем, не находя никого, кто мог бы утешить, — какое это ужасное потрясение для их бедных нервов! Позволить им бодрствовать до полуночи при свете свечи в часы, которые именуются нездоровыми, и то, я полагаю, с медицинской точки зрения было бы много разумнее. Эта отвратительная картинка, как я сказал, определила характер моих сновидений — если то были и впрямь сновидения, — ибо местом их действия неизменно была комната, где я лежал. Если бы этот рисунок никогда не попадался мне в руки, воображаемые страхи все равно нахлынули б на меня в том или ином обличий и мне бы виделись
Медведь безглавый, негр иль обезьяна, — но из-за него мои фантазии отлились именно в эту форму. Не книга, не картинка, не россказни глупых слуг вселяют в детей эти безотчетные ужасы. Все они могут самое большее придать этим ужасам то или иное направление. Милый маленький Т. х., («Торнтои Хент — мое любимое дитя», как говорит о нем Лэм в стихотворении «К Т. П.-Х.». Отец этого ребенка — Ли Хент.) при воспитании которого самым тщательным образом исключались все оттенки суеверия, которому никогда не разрешалось слушать рассказы о домовых и привидениях, разговоры о дурных людях и даже читать или слушать печальные истории, находит весь этот мир страхов и ужасов, от которого он был с такой непреклонностью огражден аb ехtrа,* в «преследующих его фантазиях» (выражение Шекспира из трагедии «Мак-бст» («ТНiсk-соМing fаnсiеs», акт V, сц. 3), и на своей детской полуночной подушке этот выпестованный в оптимизме ребенок просыпается в холодном поту при виде образов, отнюдь не почерпнутых из преданий, по сравнению с коими думы приговоренного к казни — сама безмятежность.
Горгоны и гидры, и жуткие химеры, рассказы о Келено и гарпиях (Перечисляются чудовища древнегреческих мифов. У гидр много голов и змеиное туловище, у химер — голова льва, туловище козы, хвост дракона. Келенб в «Энеиде» Вергилия (111, 211–258) — «из гарпий величайшая», как она говорит о себе…) могут воспроизводиться в охваченном суевериями мозгу — но они и ранее в нем пребывали. Они всего лишь отпечатки, типы, тогда как архетипы внутри нас и вечны. Как бы иначе повествованье о том, что в состоянии бодрствования воспринимается нами как лживая выдумка, могло бы во-обще нас волновать? Или как объяснить, что
Разве все эти предметы внушают нам естественный страх потому, что мы считаем их способными причинить телесный ущерб? Совсем нет! Эти ужасы восходят к далекому прошлому. Они древней тела и, не будь его, были бы совершенно такими же. Все беспощадные, терзающие, подробно описанные Данте дьяволы, все рвущие на части, калечащие, истязающие, душащие, жгущие на огне демоны, неужто они хоть вполовину так страшат дух человеческий, как простая мысль о том, что бестелесный дух следует за ним по пятам -