— Следовательно, ребенку не грозит непосредственной опасности?
— Миссис Мэзон, нянька, заявила, что не оставит его ни днем, ни ночью. Ей безусловно можно доверять. Я больше боюсь за бедного маленького Джека — как я писал вам, она уже дважды бросалась на него.
— Но ни разу его не укусила?
— Нет. Она била его… И это тем более ужасно, что Джек — бедный кроткий, маленький калека.
Черты лица Фергусона смягчились, когда он заговорил о своем мальчике.
— Казалось бы, что его несчастие может растрогать любое сердце. Падение в детстве — и переломленный спинной хребет. Но это — золотое, любящее сердечко!
Холмс взял вчерашнее письмо Фергусона и вновь перечел его.
— Кто еще живет в вашем доме, мистер Фергусон?
— Две прислуги, которые служат у нас недавно. Еще сторож Михаил. А потом: моя жена, я сам, мой мальчик Джек, бэби, Долорес и миссис Мэзон.
— Мне кажется, вы не особенно хорошо знали вашу жену до свадьбы!
— Я был знаком с ней всего несколько недель.
— Сколько времени при ней Долорес?
— Много лет!
— В таком случае она, вероятно, лучше вас знает характер вашей супруги.
— Да, вероятно!
Холмс сделал какую-то пометку.
— Мне сдается, — сказал он, — я буду полезнее в Лемберлей чем здесь. Это, конечно, дело, которое необходимо расследовать лично. Если леди не выходит из своей комнаты, наше присутствие не обеспокоит ее. Впрочем, мы остановимся в гостинице.
Фергусон облегченно вздохнул.
— Так я и надеялся, мистер Холмс. Поезд отправляется в два часа. Если бы вы могли воспользоваться им?..
— Конечно, мы приедем. Сейчас у нас спокойное время. Я могу посвятить вашему делу всю свою энергию. Ватсон, конечно, поедет с нами. Но я хотел бы быть совершенно точно осведомлен относительно некоторых деталей еще до своего прибытия. Как я понял, несчастная леди, по-видимому, бросалась на обоих детей — на своего собственного бэби и на вашего сына?
— Да,
— Но она вела себя при этом различно, не так ли? Она побила вашего сына?
— Один раз палкой, другой раз — просто так.
— Она не объяснила, за что она бьет его?
— Нет, она лишь повторяла, что ненавидит его.
— Что же, это у мачех случается. Так сказать, посмертная ревность. Леди ревнива по своей природе?
— О да! Она очень ревнива — всей силой своей горячей южной любви.
— Но мальчик… Ему, кажется пятнадцать лет? Вероятно, он умственно очень развит, хотя тело его и искалечено. Как он объясняет ее выходки?
— Никак. Он говорит, что не давал ей никакого повода.
— А раньше они были друзьями?
— Нет. Они никогда не любили друг друга.
— Вы говорите, он очень привязан к вам?
— Нет на свете другого такого же преданного сына. Моя жизнь — его жизнь…
Холмс снова отметил что-то в своей записной книжке. Некоторое время он задумчиво молчал.
— Несомненно вы до второй вашей женитьбы были большими товарищами с вашим сыном. Вы были очень близки, не так ли?
— Очень!
— И привязчивый мальчик, вероятно, горячо чтил память своей матери?
— Очень горячо!
— Очень, очень интересный характер. А вот еще один интересующий меня пункт: странные выходки леди по отношению к своему бэби и к вашему сыну происходили одновременно?
— В первом случае да. Ею точно овладело бешенство, и она сорвала свою ярость на обоих. А во втором случае, пострадал один лишь Джек. Миссис Мэзон не жаловалась ни на что.
— Это, конечно, осложняет дело…
— Я не совсем понимаю вас мистер Холмс!
— Возможно. Просто создаешь предварительную теорию и ждешь, пока время даст в руки новые факты. Это дурная привычка, мистер Фергусон, но человеческая природа слаба. Боюсь, ваш друг сообщил вам преувеличенные представления о моих научных методах. Пока скажу вам лишь, что ваше дело не кажется мне неразрешимым и что вы можете ждать нас завтра у себя.
Был серый туманный ноябрьский вечер когда мы, оставив свои вещи в городке, приближались к уединенной ферме, где жил Фергусон.
Сам хозяин поджидал нас в большой центральной комнате. В старинном камине пылал огонь… По стенам висело старинное оружие.
Внезапно Холмс обернулся.
— Ого, — сказал он, — что это такое?