Он только устремил на меня пылающий взгляд.
— О, не пытайтесь меня зачаровать: я не ребёнок! — вскричал я. — Вы меня не убьете!..
Он опустил голову.
— Чего вы от меня хотите? Я вас не знаю, — произнёс он.
— Но зато я вас знаю, господин Винчент! Помните ли вы несчастную мать — (я назвал фамилию, улицу и год), — которая десять лет тому назад рыдала у постели умиравшей дочери? Помните ли вы врача, который бессильно стоял у больной? Это был я! Тогда, — продолжал я, отчеканивая каждое слово, — тогда в соседней комнате послышались шаги и умирающая, сделав последнее усилие, поднялась на постели и упала мертвая мне на руки… Напротив стояли вы…
— Так это были вы! — вскричал Винчент.
— Да, это был я, наблюдавший эту страшную смерть и ещё более странное преображение полуживого старика в юношу…
— Продолжайте.
— Помните ли вы также, как в тот же вечер вы просили привратницу вашего дома доверить вам её сына?
— Она отказала. Правда.
— И вот, спустя десять лет я встречаю вас здесь бодрого и крепкого, хотя смерть вас давно уже ищет… Вы живёте, а там, наверху, умирает дитя от какой-то странной болезни, ставящей науку в тупик… Понимаете ли вы, господин Винчент, почему я вам помешал войти туда, где вы надеялись сорвать с губ умирающего последнее дыхание жизни?!
— Пойдём, — сказал старик, указывая на дверь павильона.
Он говорил совершенно спокойно, без малейшей тени волнения. Мы вошли в кабинет, заваленный книгами. Он подал мне стул и сел напротив меня.
— Что же вы подозреваете? — спросил он.
Я теперь вполне овладел собою. И понял, что запугиванием ничего от него не добьюсь, а потому совершенно хладнокровно сказал:
— Я не подозреваю… Я знаю.
— Что?
— Вы владеете тайной продолжать жизни с помощью магнетизма. Хотя положительная наука и открыла законы гипноза и внушения, но она не получила еще тех результатов, которыми вы пользуетесь. Ваша наука преступна, ибо она в сотни раз увеличивает ужасное неравенство между борцами за жизнь. Основываясь на вашем собственном признании, я говорю вам, что вы убийца. Осмельтесь же мне сказать, что я ошибаюсь…
Старик Винчент закрыл руками лицо и тихо проговорил:
— Зачем я не встретил вас раньше?
— Вы сожалеете, что не имели случая научить меня вашей ужасной науке?
— Никакая наука, сама по себе, не может быть ужасна, Всё зависит от её применения, — важно сказал он.
— Ваша наука только орудие преступления.
— Не говорите так. Между нею и употреблением, которое я из неё делаю, — целая бездна, отделяющая добро от зла, лекарство от яда.
— Но ведь вы сами назвали её преступной?
— Назвал и скажу вам, что я не столько презираю себя за совершенные преступления, сколько за трусость, побуждавшую меня их совершать.
— Трусость?! Уж не боялись ли вы нападения на вас детей?
— Ах, нет, не то! Страх смерти.
— Объясните же, наконец, что вы хотите сказать?
— Я вам всё объясню, только возьму с вас клятву.
— Какую?
— Вы — человек науки. Я вам хочу открыть важную тайну, но вы должны торжественно обещать, что никогда не воспользуетесь ею для вас самих.
— Я должен поклясться не совершать преступления?
— И никому не открывать того, что сейчас узнаете.
— Хорошо, я клянусь.
— Ну, так слушайте же. Жизнь человека делится на три периода. Первый период — лучеиспускания, продолжается от младенчества и до наступления юношеского возраста. Второй период — потребления или поглощения — длится от юношеского возраста до средних лет и третий период, разложения — от наступления старости до конца жизни.
Каждый организм, но в особенности человеческий, который служит самым полным выражением жизни, испускает из себя много жизненности в первый период своего бытия. Дитя поглощает жизненные флюиды в гораздо большем количестве, чем ему нужно, и всё его существо излучает жизненную силу. Во втором периоде человек поглощает её столько, сколько ему необходимо. Это равновесие сил. В старости же равновесие нарушается и расход начинает превышать приход, откуда слабость и затем смерть.
Теперь, при настоящем состоянии положительной науки, вам покажется невозможным, что какой-то старик, с помощью особых приёмов и вопреки законам природы, может не только впитывать в себя потоки флюидов, излучаемых детьми, но даже похищать самую жизненность, таящуюся внутри них. Всё это, однако, возможно. Да, я преступник; да, я убийца, потому что в продолжение сорока лет возобновляю свою жизнь таким образом. Да, я убивал детей, но не так, как думают невежды или, как советовал делать безумный Жан-Генри Коханзен, в своём сочинении «Hermiphus redivivus», посредством поглощения воздуха, выдыхаемого легкими детей, или еще по способу легендарных вурдалаков, сосущих кровь. Нет, но притягивая к себе жизненный флюид из всего их организма…