Медно-рыжие локоны моей любимой слиплись от пота. Один завиток волос приклеился ко лбу, рядом с грязной полосой. Когда я увидел эту серую полоску земли, прилипшей к белой коже, мне мучительно захотелось стереть ее, чтобы увидеть любимое лицо без малейших следов грязи. Она смотрела на меня безумным взглядом своих прекрасных голубых глаз, не узнавая того мальчика, которого когда-то давно пороли на конюшне под переливы ее чудесного смеха. Она просила о помощи. Очевидно, кол, на котором она висела, застрял, упершись в кость, что причиняло ей муки. Она боялась пошевелиться, так как любое движение вызывало вибрацию кола. Она молила меня о помощи. Меня! Наконец-то! Это было блаженство, видеть ее умоляющие глаза, знать, что только я могу помочь ей. Только я…
И я ударил ногой, обутой в тяжелый сапог, у основания кола. И еще раз… И еще… Я видел, как затрясся кол, как она начала сползать по нему вниз, захлебываясь беззвучным криком, хрипя распяленным ртом с потрескавшимися, искусанными в кровь, губами. И этот кол входил в нее, разрывая ее внутренности, заставляя ее корчиться от непереносимой сладкой боли, так, как я мечтал столько лет. Я видел ее кровь, стекающую по колу, я видел темный сгусток, тяжело вышлепнувшийся изо рта прямо на мою рубашку. Я потом долго хранил эту рубашку, не стирая, мне нравился вид кровяного пятна на плече. Ведь это была ее кровь…
Протянув руку, я прикоснулся пальцами к струйкам крови, сбегающим по ее ноге. Я провел ладонью, собирая эту кровь. Каким блаженством было слизнуть ее с ладони. Солено-сладкую, вкусную, теплую… Я прильнул губами к ее ноге, слизывая свежую кровь, льющуюся из ее разорванных внутренностей. Я наслаждался. Я покусывал ее бедро, впиваясь внезапно заострившимися зубами, разрывая нежную кожу, погружая лицо в алую дымящуюся мякоть. Я блаженствовал. Она была — моя. Вся моя, целиком и полностью. Та, которую я любил. Я дотягивался рукой до ее спутанных медно-рыжих волос, потемневших от пота, и тянул за прядь, стараясь вырвать клок для себя, чтобы оставить себе эту солнечную рыжину. Я наслаждался, когда меня пронзило еще большее блаженство. Я почувствовал Того, Кто Есть Я. Он проник в меня, нет, он — проснулся во мне. Окончательно слился со мной, как я слился с той, которую любил. И это было уже не просто блаженство, это был — экстаз высшего наслаждения. Я парил…
Они оторвали меня от нее, рычащего и задыхающегося. Они держали меня, но было видно, что им хотелось оказаться где угодно в этот момент, только не рядом со мной. Однако, они были солдатами и считали долг превыше своего страха. В тот момент они еще могли сдерживать свой ужас. Они отвели меня к Владу, продолжая держать, хотя я уже не вырывался. И великий Влад улыбнулся мне. А я — улыбнулся ему, сознавая свое превосходство. Потому что я уже знал, что Влад и такие, как он, существуют только для одного — для моего наслаждения. И он понял это, мой дорогой князь, он склонил передо мной голову, признавая меня над собой. И тогда я расхохотался, почувствовав ветер, который затряс все колья в этом прекрасном рукотворном лесу. От моего смеха порыв ветра усилился, разнося над полем вопли и стоны людей. Я впитывал каждой клеткой своего тела прекрасный запах крови и наслаждался, наслаждался, наслаждался…
— Ну, прочел? — человек был напряжен.
— Неплохо выглядит, — ответил собеседник, постукивая по столу портсигаром.
— Ты что, издеваешься надо мной? — он кричал, оскорбленный реакцией.
— Да нет, какие издевательства. Что ты так разнервничался? Я вижу, что общение с этим типом не идет на пользу твоим нервам, — человек с портсигаром улыбнулся.
— Слушай, все замечательно! Ты послал меня, чтобы я взял интервью у этого психа. Я сделал это. Точнее — постарался сделать. По крайней мере я договорился с ним. Теперь этот маньяк, словно заведенный, строчит свою рукопись, а я, как дурак, вычитываю ее, правлю, и таскаю тебе. Ты печатаешь. Все замечательно.
— Совершенно верно. Поэтому я и не понимаю — чем же ты недоволен?
— А ты все прочел?
— Разумеется, — человек с портсигаром насмешливо пожал плечами. — Должен же я знать, что печатаю в своей газете.
— Послушай меня, — он перегнулся через стол. — Все дело в том, что чем больше я общаюсь с этим типом, тем больше начинаю ему верить.