Однако Он не спешил. Он кружил вокруг да около, все не решаясь сказать главное. Она решила помочь Ему.
― Ты обратишь меня, да? ― спросила она, пристально вглядываясь в его глубоко запавшие глаза.
― Что, прости?
― Ты ведь вампир, да? Твоя особая диета ― кровь? Ты обратишь меня, сделаешь меня такой же, как ты!
Он поперхнулся водой и долго кашлял, пытаясь стукнуть самого себя по спине. Откашлявшись, он принялся хохотать ― так громко, что люди в зале прекратили разговоры и обернулись к ним. Даже официанты остановились и уставились на них, словно на диковинных зверей в зоопарке.
― Вампир? Я ― вампир? ― повторял он, задыхаясь от смеха.
Он смеялся так громко и заразительно, что то тут, то там начали раздаваться смешки и вскоре уже весь зал ржал, словно стадо взбесившихся ослов ― ржал над ней, униженной и растоптанной Беллой!
Потом он уже не мог смеяться, а только тихонько стонал и стучал лбом об стол, повторяя: "Вампир! Вампир!" Обессилев от смеха, он вытер слезы и серьезно сказал:
― Я монотрофный сыроед. Это особый, очень строгий вид вегетарианства, когда пища принимается сырой и только один вид за раз. Зато можно есть без ограничения количества, сколько угодно. Это и есть моя особая диета.
Это был удар, который она не могла пережить. Не вампир, а жалкий задрот-вегетарианец! Плеснув ему в лицо имбирный компот, она вскочила и выбежала на улицу, давясь слезами. Этот проклятый урод посмеялся над ней, прилюдно унизил ее и растоптал ее заветную мечту! Она ненавидела его! Потом она бежала, не разбирая дороги, пока не очутилась здесь, в сквере недалеко от станции "Чистые пруды".
Ее печальный рассказ был окончен. Она замолчала, хлюпая носом и вытирая слезы.
― Как ты сказала? ― переспросил старик. ― Моно... что?
― Монотрофный сыроед! ― выкрикнула девица с отвращением. ― В википедии посмотри, дед! Хотя, ты ведь в интернете не шаришь?
Старик виновато покачал головой.
― Да что я тут с тобой болтаю, ― зло сказала она, вытирая вновь побежавшие слезы его белоснежным платком, ― ты ж ни хрена не смыслишь в современной жизни.
― И все же, ― заметил старик, придвигаясь к ней ближе и наклоняясь, ― я не исключаю, что смог бы тебе помочь. С тем, что называешь обращением.
В неверном свете фонаря его зубы хищно блеснули.
― А ну, руки убери, дедуля! ― возмущенно крикнула она, стараясь привлечь внимание редких прохожих. ― К жене своей приставай, старый козел! Хотя, куда вам ― ей небось уже сто лет в обед!
― Вообще-то, всего четыреста двадцать девять, ― обиженно заметил старик. ― Этим летом исполнится. Но она у меня еще очень ничего...
Девица не слушала его. Она вскочила, сделала последнюю затяжку четвертой по счету папироски, одним глотком допила энергетик и швырнула банку в урну, но не попала.
― Одной ногой в могиле, а все туда же ― по девочкам! Не на ту напал, педофил! ― возмущенно выпалила она, и гордо развернувшись, зашагала в сторону Чистых прудов.
Старик остался сидеть на скамейке. Его лицо выражало крайнее изумление. Он покачал головой и задумчиво повторил: "Моно... трофный... сыроед."
― Вот уж, поистине, диковинная диета, ― сказал он и снова повторил, стараясь запомнить: "монотрофный сыроед".
Представив сцену в ресторане, особенно финал с обливанием компотом, он против своей воли захихикал. Воображение рисовало ему лицо несчастного вегетарианца, привычных ко всему официантов и хохочущую публику, и он начал смеяться все громче. В конце концов он захохотал гулким потусторонним басом, от которого по коже притихших пар на соседних скамейках побежали мурашки. Давясь от смеха, старик запрокинул голову и вдруг... взлетел. Он оторвался от скамейки и медленно воспарил вверх, продолжая смеяться и заваливаясь от хохота на спину.
Его остановил фонарь. Стукнувшись об плафон головой, старик потер макушку, лег на спину и поплыл над сквером, оглашая окрестности низким зловещим смехом. Он летел, ярко освещенный фонарем, словно плыл по поверхности теплого ласкового моря. Потом он скрылся в темной листве. Бездомная старуха, караулящая пивные бутылки возле двух мужиков, от страха вжавших головы в плечи, боязливо перекрестилась. Откуда-то сверху донеслось: "Монотрофный... аха-ха... сыро... ед, господи, я этого не выдержу!.."
Хохот был слышен еще некоторое время, а потом растворился в городском шуме. Многие видели в тот вечер летящего по ночному небу элегантно одетого хохочущего старика. Он плыл по воздухе, не глядя перед собой, и бился головой об плафоны фонарей и дорожные знаки, а над Печатным переулком едва не запутался в рекламной растяжке.