Вот только рука, держащая бокал, предала напускное, исполненное трагичного пафоса мужество и задрожала так сильно, что часть жидкости расплескалась по столу.
Митани видел терзания Окады, но из-за страха смерти, сковавшего его разум, юноша никак не мог понять, что джентльмен вытянул «короткую соломинку». Похоже, Митани думал, что Окада, как и он сам, просто боится яда, который с равной вероятностью мог оказаться и в его бокале.
Окада неоднократно собирался с силами, снова и снова поднося бокал ко рту, но каждый раз сосуд останавливался ровно в миллиметре от его губ, будто чья-то невидимая рука мешала джентльмену испить из него.
— Да-а… а ты и впрямь жесток, — отвернувшись, неосознанно пробормотал юноша.
Эти слова вызвали вспышку враждебности в душе Окады. Гримаса нечеловеческого страдания исказила лицо джентльмена. Он собрал последние капли душевных сил и прикоснулся губами к бокалу с ядом.
В этот самый момент раздался вскрик, за которым последовал звон разбитого стекла. Бокал вылетел из руки Окады, ударился о деревянный пол веранды и разбился на множество мелких осколков.
— Что ты творишь?! — заорал джентльмен, яростно хватая ртом воздух.
— Ох, я случайно. Извини уж.
Веки Митани покраснели от безграничной гордости за себя. Никакой случайности тут и близко не было. Юноша намеренно выбил бокал из рук Окады.
— Давай повторим дуэль! Я требую! Мне не нужны одолжения от сопляка вроде тебя! — закричал Окада, словно избалованный ребёнок.
— А-а-а, — удивлённо протянул юноша и спросил джентльмена: — То есть получается, что сегодня удача отвернулась от тебя? Яд был в бокале, который я только что разбил… так?
Окада понял, что сболтнул лишнего, и досадливо потупился.
— Давай проведём дуэль снова! Такой нелепый результат меня не устраивает! Ну же, соглашайся!
— Да ты сам — тот ещё подлец, — Митани презрительно взглянул на джентльмена. — Я так понимаю, нам нужно повторить дуэль для того, чтобы уж в этот-то раз я точно выбрал бокал с ядом? Если бы я знал, что ты такой низкий человек, не стал бы этого делать… Я ведь просто не мог больше наблюдать за твоими мучениями. Да и вообще, я уже осушил свой бокал. Не важно, был в нём яд или нет, результат нашей дуэли предрешён. Если в ближайшие несколько часов не умру, значит, я победил. Если умру, тогда победа твоя. Поэтому тебе совсем не обязательно пить.
Если подумать, ситуация обстояла именно так, как её описал Митани. Целью поединка была любовь, а не смерть одного из участников. А раз победитель уже определился, нет никакого смысла приносить в жертву другого дуэлянта. И всё же следует признать, что Митани, выбивший бокал из рук оппонента, показал себя в разы достойнее, чем униженный Окада, которого он спас. Поступок юноши напоминал славные деяния, совершаемые рыцарями в древних легендах, и горечь переполнила джентльмена. Без сомнения, для мужчины его возраста это был нестерпимый позор.
Тем не менее Окаде не хватило смелости продолжать настаивать на повторном проведении дуэли, и он сконфуженно замолчал. На одной чаше весов лежала его жизнь, а на другой — гордость. Как и следовало ожидать, жизнь оказалась дороже.
В тот момент в комнате, находящейся в конце коридора, раздался грохот.
Дуэлянты были погружены в своё противостояние и не заметили, что уже долгое время кто-то подслушивал их разговор, прячась в тени раздвижной двери, ведущей в прихожую. Этот человек покинул своё укрытие и вышел в центр комнаты.
Сидзуко Янаги! То была их возлюбленная — очаровательная, ослепительно красивая девушка. Сидзуко Янаги…
Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы тут же понять, почему и тридцатипятилетний Окада, и двадцатипятилетний Митани решились на эту диковинную, невиданную дуэль.
Сидзуко была одета в скромное летнее кимоно, выделявшееся одним только чёрным газовым оби[3], расшитым роскошным узором. Девушка была элегантна, но особое внимание привлекали её прекрасная белоснежная шея и аромат тела, проникающий наружу через боковые отверстия в кимоно. Сидзуко, как и Митани, было двадцать пять лет, однако интеллектом она давно превзошла подавляющее большинство сверстниц, а благодаря своей невинной красоте напоминала девушку, не достигшую и двадцати лет.
— Мне не стоило заходить? — хотя Сидзуко прекрасно понимала, что происходит, она всё равно задала этот вопрос, чтобы избавить от неловкости двух мужчин, сконфуженно пялящихся друг на друга. Сидзуко наклонила голову, и её прекрасные губы растянулись в улыбке, похожей на лепесток.