Девушка переступила порог своей комнаты и тут же оказалась в нескольких шагах от кабинета Леви. Она подошла чуть ближе и скромно постучалась:
— Это Рошель, — пояснила она.
— Заходи, — донеслось из-за двери.
— Я насчет рапорта, — девушка подошла к столу, сразу же уронив взгляд на перо.
— Да, давай, — заторможено произнес Леви.
— У меня его нет, — почти шепотом проговорила Рошель.
— Так зачем пришла тогда? — он бросил на нее непонимающий взгляд.
— Пришла, чтобы написать, — выдохнула девушка, — У меня не нашлось ни бумаги, ни чернил.
— Сразу бы и сказала, — капитан наклонился к ящику, что находился в столе, и протянул оттуда чистый лист бумаги, пододвинув рядом чернила с пером.
Брюнетка взяла стул, стоящий слева от нее, и придвинулась ближе, макая перо в краску, параллельно пытаясь сформулировать свои мысли.
— Пиши, что это я отдал тебе приказ экономить свой ресурс, — сказал капитан, рассматривая ее поблескивающие в свете свечи глаза, что вот-вот окажутся на мокром месте от очередных флешбэков.
— Но ведь вы не отдавали… — дрожащим голосом замялась Рошель.
— Пиши, как сказал.
========== Слабость, что мешает жить и порождает опрометчивые решения ==========
С каждым прожитым днем действительность казалась все более отвратительной и мерзкой, а окружающие люди, которые так просто продолжали проживать свою жизнь, несмотря на то, что в ней больше не было ни Ханджи, ни Эрвина, ни Моблита, выводили из себя. Становясь невольной свидетельницей чьей-либо улыбки, Рошель сразу хотелось обхватить руками хрупкую человеческую шею и в один миг свернуть ее. Она не могла принять тот факт, что жизнь продолжается, ведь ее жизнь остановилась в ту злосчастную ночь. Девушка обозлилась на весь мир и каждой крупицей души ненавидела всех, кто покажется ей на глаза. Но больше всего она презирала себя саму. За то, что не уберегла, не защитила и не спасла. Каждый блядский день, как катящийся с высокого склона снежный ком, это чувство лишь увеличивалось в размерах и душило ее по ночам, все плотнее прижимая к земле. Напоминая, где ее настоящее место. Ведь ничего лучшего, кроме как ползать и пресмыкаться, став безвольным оружием разведки, Лапьер была недостойна. Так она теперь считала.
Вампирша почти не покидала свою комнату, за редкими исключениями, когда ей предстояло обеспечить безопасность каких-нибудь важных шишек, сопровождая их до Митры и обратно. От силы пару раз в месяц. В остальное же время она старалась спать и как можно дольше не просыпаться. Ей была омерзительна лишь мысль о дальнейшем существовании, а собственное тело она и вовсе была готова искромсать на множество кусочков. Вот только смысла во всем этом не было: один хрен восстановится. Девушка буквально угасала на глазах, растворяясь во мраке пасмурных дней. За окном давно во всей красе распростерся май, украшая деревья зелеными пышными кронами, а зеленую траву под ногами — разнообразным цветением. Но в ее сердце весна уже никогда не наступит. Там всегда будет жесточайших холод зимних дней, который ее тело пережило дважды в своей жизни, но бренная душа с этим не справилась. Рошель изо всех сил скрывала свою боль от посторонних глаз, считая это чем-то личным. Чем-то, что отныне принадлежало только ей одной. Чем-то, что больше никто и никогда не сможет у нее отнять. Тем, что до конца жизни будет висеть на ней тяжким грузом воспоминаний, напоминая о них. Питая ненависть к своему отражению, девушка избавилась от всего, что поддерживало ее прошлый образ. Рошель обстригла и без того уже короткие волосы так, что из них теперь даже нельзя было собрать хвост, отчего ее мягкие черты лица, зачастую скрывавшиеся под прядями волос, теперь казались строгими и даже в какой-то степени болезненными. Длинные заостренные ногти, за которые брюнетка получала бессчетное количество выговоров, теперь были острижены под корень, а гардероб изменился, смещая предпочтение к строгим костюмам, зачастую мужским, что отчасти напоминало образы Ханджи. Пышную грудь она стала утягивать бинтами, убивая в себе всю былую женственность, что в ней когда-то имелась, а все свои платья, шляпки и прочие бабские побрякушки пожертвовала в детский приют. Она избавилась от всего, что делало ее ей же. Большое напольное зеркало, что в свое время ей искали чуть ли не всем разведкорпусом, теперь было завешено плотной тканью, чтобы не лицезреть собственное отражение. Когда девушка случайно замечала себя на каких-либо зеркальных поверхностях, ей становилось искренне жаль, что мифы о том, что вампиры не отражаются в зеркалах, не являются правдой. Это бы в какой-то степени облегчило ее никчемное существование.
Аккерман уже несколько часов пытался достучаться до вампирши, но та, по всей видимости, открывать не собиралась. Да и вообще вряд ли его слышала.
— На кой хер ты запираешься, если к тебе все равно никто не ходит, — прошипел он, понимая, что щеколду придется ломать.
С утра капитан получил приказ об очередном сопровождении, только в этот раз не зажравшихся столичных свиней, а лучших ученых разведки. Вместе с людьми Адзумабито они должны были доработать и опробовать новое оружие, работающее посредством сжатого газа, коим обладали лишь земли Парадиза. Сейчас у острова в приоритете стояла лишь одна задача — возможность дать отпор, если на них нападут вновь. И желательно, не прибегая к Дрожи Земли.
Выбив дверь, Леви абсолютно не был удивлен увиденной картине. Лицезреть лежавшую на полу вампиршу в бессознательном состоянии ему было не впервой. Рошель постоянно морила себя голодом и теряла сознание, отправляясь в кому. В состояние, в котором ее 250 лет кряду держали насильно, Лапьер теперь погружалась по доброй воле.
Увидев растянутые в давно забытой улыбке губы, Леви немного смутился, напрочь забыв, что она вообще когда-то умела улыбаться. Более того, девушка часто смеялась. Да еще и неприлично громко. Словно стая затерявшихся чаек. Сейчас, когда она видела однозначно приятный сон, Рошель напомнила ему ту жизнерадостную девушку, что когда то жила в этой оболочке под названием тело, со всей заносчивостью и дерзкой игривостью. В ней плескалась жизнь и энергия, а теперь была лишь боль, заполнившая ее с ног до головы. И он даже испытал некоторое чувство вины за то, что вынужден разбудить ее.
Капитан открутил крышку от пластикового пакета с кровью, что предоставляла больница, и, приоткрыв девушке рот, начал вливать в нее темно-красную жидкость. Спустя полминуты она открыла глаза, а от былой улыбки на осунувшимся и в миг помрачневшем лице не осталось и следа.
— У меня выходной, — озлобленно бросила Рошель, размазывая рукавом по лицу остатки крови.
— У меня тоже, — невозмутимо ответил Аккерман, — Но пришло поручение, и нас вызывают.
— Еще раз, — прошипела девушка, — Еще, сука, раз вы посмеете ворваться ко мне в комнату и разбудить меня, — она со скрежетом стиснула зубы, пытаясь подавить в себе агрессию, — Я наложу на себя руки, — Рошель приблизилась к нему вплотную, — И срать я хотела, что вы тоже помрете.
— Ты думаешь, я дорожу собственной жизнью? — бросил Леви.
— Нет, — огрызнулась брюнетка, — А вот приказом Эрвина дорожите. Каждую ночь, наверное, грезите о том, как Звероподобного убиваете. Только вот и это тоже вертела я…- она перешла на шепот, — Эрвин мертв, и ему уже наплевать, что он там когда-то говорил.
Рошель поднялась с пола, подошла к окну и задернула шторы, оставив гореть настольную керосиновую лампу. И, повернувшись к капитану спиной, принялась переодеваться.
— Это жестоко! — она внезапно сорвалась на крик, когда Аккерман уже почти покинул комнату, не желая слушать ее и дальше, но почему-то остановился и сделал шаг назад, — Я живу лишь для того, чтобы поддерживать ваше жизнеобеспечение. Разве не может такими простыми делами, как сопровождение хер знает кого, хер знает куда, заниматься кто-нибудь другой? — девушка почувствовала, как дрогнула его ладонь, что сжимала дверную ручку.
— Ты сама обрекла на это нас обоих, — равнодушно напомнил Леви, однако Рошель чувствовала, что он тоже уже на пределе.
— Я, блять, вас не прошу как капитана, а прошу просто как человека, — внезапно взмолилась она, — Позвольте мне уснуть, эксплуатируйте, как это делал король, но только разрешите мне больше не просыпаться, — Умоляю вас… — промычала брюнетка, захлебываясь в слезах, — Я так больше не могу.