Чем дальше он заходил, тем сильнее крепла в нем уверенность, что он единственный в округе бодрствует в этот час: давно погруженные во мрак крылья дворца были тихи и безмолвны, а дорогу ему преграждали лишь безжизненные тени да разлитые в неподвижном воздухе озерца благоухания, и с небес, точно исполинский бледный мак, лила свой дремотный млечный свет луна.
Не вспоминая более о свидании с Зантликой, Тулос без дальнейших колебаний устремился туда, куда настойчиво гнал его внутренний голос. Ему непременно нужно было наведаться в склеп и понять, заблуждается он в своих подозрениях относительно Илалоты или нет. Если он туда не пойдет, она задохнется в закрытом саркофаге и ее мнимая смерть быстро обернется настоящей. И вновь совершенно явственно, как будто они только что прозвучали перед ним в лунном свете, он услышал слова, которые она прошептала, или ему показалось, что прошептала, со своего погребального ложа: «Приходи ко мне в полночь… Я буду ждать тебя… в могиле».
Сердце у него забилось учащенно, как у любовника, стремящегося поскорее оказаться у ложа нежной возлюбленной; через северную калитку он покинул дворцовый сад и по заросшей травой лужайке поспешил к старому кладбищу. Без трепета и колебания прошел он меж осыпающихся колонн в никогда не запиравшиеся владения смерти, вход в которые неусыпно стерегли изваянные из черного мрамора чудища с головами вурдалаков, грозно взиравшие на входящих жуткими провалами глаз.
Безмолвие осевших могил, суровая белизна мраморных колонн, застывшие во мраке черные силуэты кипарисов, всеобъемлющее присутствие смерти, которым дышало все вокруг, лишь подстегнули странное возбуждение, волновавшее кровь Тулоса. Его словно опоили каким-то могущественным зельем. Гробовая тишина, царившая вокруг, вдруг ожила, наполненная тысячей ослепительных воспоминаний об Илалоте и смутных грез, которые роились в его мозгу, силясь принять какие-то очертания…
Однажды он навещал вместе с Илалотой подземную усыпальницу ее предков и теперь, с легкостью воскресив в памяти место, где она располагалась, без колебаний направился к низкому входу в склеп, скрытому в тени мрачных кедров. Густая крапива и пахучая дымянка, буйно разросшиеся вокруг входа, были примяты ногами тех, кто побывал здесь прежде Тулоса; ржавая кованая дверь на разболтанных петлях была приоткрыта. На земле лежал потухший факел, брошенный, без сомнения, кем-нибудь из могильщиков. Тулос спохватился, что, собираясь, не взял с собой ни свечи, ни лампы, и решил, что этот так кстати подвернувшийся факел — хороший знак.
Засветив его, Тулос вступил под своды гробницы. Он не стал тратить время на пыльные саркофаги у самого входа; в прошлый их визит Илалота показала ему укромную нишу в самой глубине усыпальницы, где в положенный срок рядом с прочими отпрысками их угасающего рода предстояло упокоиться ей самой. В затхлом воздухе вдруг неуловимо повеяло дыханием весеннего сада, одуряюще сладким ароматом жасмина, невесть откуда взявшегося в этой обители мертвых. Благоухание привело его к саркофагу, который единственный среди всех был открыт. Там в своих пышных погребальных одеяниях с полусмеженными веками и чуть приоткрытыми губами лежала Илалота, все такая же ошеломляюще красивая, такая же обольстительно бледная и неподвижная, как и в тот миг, когда сердцем Тулоса завладел черный морок.
— Я знала, что ты придешь, о Тулос, — прошептала она и слабо, как бы невольно, затрепетала под его все более пылкими поцелуями, которыми он принялся покрывать сначала ее шею, а потом грудь.
Факел вывалился из руки Тулоса и угас в густой пыли…
Зантлика, еще засветло удалившаяся в свои покои, спала неважно. Быть может, она выпила слишком много хмельного тасуунского вина или, наоборот, слишком мало, а может, возвращение Тулоса сильно разгорячило ее кровь, а жаркий поцелуй, который он запечатлел во время тризны на руке Илалоты, всколыхнул в душе королевы ревность. Она не находила себе места; беспокойство подняло ее с постели задолго до часа условленной встречи с Тулосом, и она подошла к окну в поисках прохлады.
Однако воздух казался раскаленным, точно подогреваемый незримыми жаровнями; сердцу было тесно в груди, и зрелище залитых лунным светом садов не успокаивало, а лишь еще больше растравляло душевную смуту. Она поспешила бы в павильон на свидание, но, несмотря на снедавшее ее нетерпение, ей хотелось заставить Тулоса ждать ее. Она выглянула в окно и вдруг увидала внизу его. Он шел между клумбами, и ее поразили его непривычная поспешность и целеустремленность. Однако с каждым шагом он удалялся от места их условной встречи. Он скрылся из виду за кипарисами, которыми была обсажена аллея, ведущая к северным воротам, и ее изумление вскоре сменилось тревогой и гневом, когда он не вернулся.
Зантлика и помыслить не могла, чтобы Тулос, равно как и всякий другой мужчина, будучи в здравом уме, посмел забыть о назначенном ей свидании, и в поисках объяснения предположила, что дело не обошлось без каких-то могущественных чар. Столь же несложно, в свете недавних происшествий, свидетельницей которых она стала, и многочисленных толков, которые ходили среди ее подданных, оказалось и определить ту, которая навела эти чары. Королева знала, что Илалота была влюблена в Тулоса до безумия и безутешно горевала, когда тот покинул ее. Поговаривали, что она, хотя и тщетно, перепробовала самые разнообразные приворотные средства, чтобы вернуть неверного возлюбленного; напрасно пыталась она вызывать демонов и приносить им жертвы, бесплодны были ее старания наслать на Зантлику порчу и извести ее. В конце концов она умерла от досады и отчаяния, а может, умертвила себя при помощи какого-нибудь хитрого яда… А как гласило известное тасуунское поверье, ведьма, умершая таким образом, могла обратиться в ламию или вампиршу и добиться тем самым исполнения всех своих заклятий…
Королева содрогнулась, вспомнив про эти слухи, а также про чудовищное превращение, которым, как утверждали, сопровождался подобный конец, ибо тот, кто прибегал к помощи потусторонних сил, должен был принять внутреннюю суть и внешний облик их служителей. Слишком хорошо она представляла себе судьбу Тулоса и опасность, которой он подвергался, если ее опасения были верны. И, отдавая себе отчет, что навлекает на себя опасность ничуть не меньшую, Зантлика приняла решение последовать за ним.
Сборы ее были недолги, ибо нельзя было терять время; она вытащила из-под шелковых подушек маленький острый кинжал, который всегда держала под рукой. Клинок от острия до рукоятки был покрыт ядом, равно, как: утверждали, смертоносным и для живых и для мертвых. Зажав его в правой руке, Зантлика взяла в левую фонарь, который мог понадобиться ей позднее, и торопливо прокралась к выходу из дворца.
Остатки хмеля выветрились из ее сознания, и в нем всколыхнулся рой смутных расплывчатых страхов, точно голоса предков пытались предостеречь ее. Однако, твердая в своей решимости, она двинулась в том же направлении, в котором скрылся Тулос, по следам могильщиков, которые относили Илалоту к месту погребения. Луна, словно бледный лик, источенный изнутри червями, провожала Зантлику взглядом с темного неба. Мягкая поступь ее обутых в котурны ног нарушала мертвую тишину и, казалось, разрывала тонкую призрачную пелену, отделявшую королеву от мира потусторонних ужасов. В памяти ее всплывали все новые и новые легенды о существах, подобных Илалоте, и сердце замирало у королевы в груди, ибо она знала, что ей предстоит противостоять не смертной женщине, но порождению самых темных сил зла. Но сквозь леденящий ужас мысль о Тулосе в объятиях ламии раскаленным тавром жгла ее сердце.
Перед Зантликой простирался некрополь, утопающий в непроглядной тени погребальных деревьев, словно готовая проглотить ее исполинская пасть, ощерившаяся клыками белых изваяний. Воздух стал затхлым и зловонным, точно отравленный тлетворным дыханием открытых склепов. Королева дрогнула и заколебалась; незримые черные тени, казалось, поднялись из могил и окружили ее плотным кольцом выше памятных стел и вершин деревьев, готовые наброситься на нее, если она отважится двинуться дальше. Однако же она тотчас миновала темный вход и с трепетом засветила фонарь. Его огонек чуть разогнал угрожающую подземную тьму, и она с едва подавляемым ужасом и отвращением двинулась в эту обитель мертвых… а может, и нежити.