Оставив позади первые несколько поворотов лабиринта, она поняла, что не видит вокруг ничего более омерзительного, нежели могильная сырость и вековая пыль, ничего более пугающего, нежели ряды саркофагов, которыми были уставлены глубокие каменные выступы, вытесанные в стенах, саркофагов, которые стояли безмолвные и никем не тревожимые с тех самых пор, как заняли тут свое место. Никто не покушался здесь на вечный сон мертвых, никто не осквернял необратимость небытия.
Королева почти уже была готова усомниться, что Тулос побывал здесь до нее, пока, посветив наземь, не обнаружила среди следов грубой обуви могильщиков в глубокой пыли изящные отпечатки его остроносых пуленов. Следы Тулоса вели только в одну сторону, тогда как все остальные явственно указывали на то, что те, которые их оставили, побывали в глубине подземелья и вернулись обратно.
Потом откуда-то из мрака впереди донесся странный звук, не то стон охваченной любовной горячкой женщины, не то рык шакальей стаи, рвущей кусок мяса. У Зантлики кровь в жилах застыла от ужаса, однако она продолжала медленно продвигаться вперед, крепко сжимая в одной руке свой кинжал, а другой высоко держа над головой фонарь. Звук с каждым шагом становился громче и отчетливее; теперь в воздухе разливалось благоухание, напоминавшее аромат цветов в теплую июньскую ночь, однако чем ближе она подходила, тем сильнее примешивалось к нему невыразимое зловоние, подобного которому ей не доводилось обонять никогда прежде, и терпкий запах свежей крови.
Еще через несколько шагов Зантлика остановилась, точно удерживаемая незримой рукой демона: свет фонаря озарил запрокинутое лицо и торс Тулоса, свисавший с новенького сияющего саркофага втиснутого в узкую щель между остальными, позеленевшими от времени. Одна его рука судорожно цеплялась за край саркофага, а другая, нетвердая, казалось, ласкала расплывчатую тень, склонявшуюся над ним. Узкий луч фонаря выхватил из мрака жасминно-белую руку с темными пальцами, впившимися в его грудь. Голова и тело Тулоса напоминали опустевшую оболочку, рука, цеплявшаяся за бронзовую стенку, была тонкой, как плеть, а весь облик казался обескровленным, как будто он потерял куда больше крови, чем это можно было предположить по его разорванному горлу и лицу, побагровевшим одеяниям и слипшимся волосам.
От твари, склонившейся над Тулосом, безостановочно исходил тот самый звук, наполовину стон, наполовину рык. Зантлике, в ужасе и отвращении застывшей на месте, показалось, будто с губ Тулоса срывается какой-то нечленораздельный лепет, выдававший скорее наслаждение, нежели муку. Потом лепет затих, и голова его безжизненно повисла; королева поняла, что он мертв. Гнев придал ей мужества подкрасться ближе и поднять фонарь выше; вопреки затмевавшему все паническому страху ей пришла в голову мысль, что, быть может, отравленный колдовским ядом кинжал поможет ей умертвить существо, растерзавшее Тулоса.
Дрожащий свет постепенно озарил мерзкую тварь, которую еще миг назад ласкал во мраке Тулос.
…Она вытянулась от багровых от крови складок кожи до клыкастого отверстия, которое представляло собой наполовину пасть, наполовину клюв… и Зантлика поняла, почему от Тулоса осталась одна лишь сморщенная оболочка. В том, что предстало глазам королевы, об Илалоте не напоминало ничто, кроме обольстительных белых рук да расплывчатых полукружий человеческой груди, которая в мгновение ока превратилась в грудь нечеловеческую, точно глина в пальцах какого-то демонического ваятеля. Руки тоже начали стремительно меняться и темнеть, и в этот миг обмякшая рука Тулоса вновь дрогнула и с нежностью потянулась к чудовищному созданию. Существо, словно не замечая его порыва, вытащило пальцы из его груди и, удлиняясь на глазах, потянулось схватить королеву своими окровавленными когтями.
Вот тогда-то Зантлика выронила и фонарь, и кинжал и с пронзительными воплями, перемежаемыми безумным смехом, в котором не было уже ничего человеческого, бросилась из усыпальницы прочь.
Строки, выведенные кровью
Иоганн Вольфганг фон Гёте
Иоганн Вольфганг фон Гёте (1749–1832), уроженец Франкфурта-на-Майне, в юности изучал право в Лейпциге и Страсбурге, однако остался в истории как поэт, драматург, романист, философ, государственный деятель и ученый. Книгой всей его жизни стал «Фауст», завершенный за год до смерти автора, космический по масштабу заложенных в нем смыслов, эволюционирующих от романтического субъективизма первой части к альтруистическому идеализму второй. Будучи кратким сводом западной интеллектуальной истории XVIII и начала XIX века, «Фауст», вкупе с широким кругом гётевских сочинений, относящихся к другим жанрам, вознес репутацию автора много выше пределов литературы, сделав его в глазах современников и потомков одним из величайших мыслителей Европы. Его ставили в один ряд с Вергилием, Шекспиром и Данте как одно из редких воплощений универсального литературного гения.
Баллада Гёте «Коринфская невеста», возможно, и не открыла историю бытования легенды о вампирах в Германии, но поместила эту легенду в фокус культурного внимания. Сюжет баллады подсказан автору историей Филиннион, описанной Флегоном из Тралл: юный афинянин, навещающий старого отцовского друга, с чьей дочерью он некогда был обручен, в полночный час встречает в его доме свою умершую невесту, ставшую вампиром. Гёте поэтически обработал этот сюжет в ходе дружеского состязания с Шиллером в сочинении баллад.
«Коринфская невеста» впервые была опубликована в 1797 году в издававшемся Шиллером журнале «Оры». В 1835 году баллада переведена на английский язык Джоном Анстером.
Коринфская невеста