IV
6.45 вечера.Нет, все бесполезно. Ни один человек не поможет мне; я должен сражаться в одиночку. Передо мной лежат два пути. Я могу стать любовником этой женщины. Или выдержать все те преследования, которые повлечет за собой отказ. Даже если она ничего не предпримет, я буду жить в аду, постоянно ожидая беды. Она может терзать меня, может свести с ума, может и убить, но я никогда, никогда не поддамся. Может ли она причинить мне худшее зло, чем потеря Агаты и осознание собственной преступной лживости и того, что я опозорил имя джентльмена?
Пратт-Хэлдейн был чрезвычайно любезен и выслушал мою историю со всей возможной вежливостью. Но когда я посмотрел на его лицо с крупными неподвижными чертами, его тусклые глаза и громоздкую обстановку кабинета, окружавшую его, я с трудом подобрал слова, чтобы изложить свое дело. Все это было такое прочное, такое материальное… И кроме того, что сказал бы я сам какой-нибудь месяц назад, если бы один из моих коллег стал рассказывать мне об одержимости демоном? Я, наверное, не сумел бы так терпеливо слушать, как он. Он даже записал мои слова, спросил, много ли чаю я пью, по сколько часов сплю, не переутомлялся ли в последнее время, не было ли у меня внезапных головных болей, тяжелых снов, звона в ушах, искр перед глазами — все эти вопросы указывали на то, что в основе моей беды лежит заболевание мозга. Наконец он отпустил меня, щедро снабдив тривиальными советами насчет упражнений на свежем воздухе и размеренной жизни без волнений. Выписанный им рецепт на хлорал и бром я скомкал и выбросил в водосточную канаву.
Нет, на помощь человеческих существ я рассчитывать не могу. Если я обращусь еще к кому-то, они могут прийти к общему мнению — и я оглянуться не успею, как меня запрут в дом умалишенных. Придется стиснуть в кулак все отпущенное мне мужество и молиться, чтобы высшие силы не оставили своим попечением честного человека.
15 апреля.Такой весны не помнят даже старожилы. Она прекрасна. Так зелена, нежна, тепла! Ах, как противоречит состояние природы моей душе, терзаемой сомнениями и ужасом! День прошел без происшествий, но я знаю, что вот-вот упаду в пропасть. Знаю и все же соблюдаю рутинный распорядок жизни. Лишь один просвет есть в окружающем меня мраке: у Агаты все в порядке, ей ничто не грозит. Если бы мегера вцепилась в нас обоих, ее власть стала бы безграничной!
16 апреля.Эта женщина — изобретательный палач. Она знает, как я увлечен своей работой, как высоко ценит публика мои лекции. Именно с этой стороны она и решила теперь атаковать меня. Кончится тем, что я потеряю место профессора, но я буду сражаться до конца, не дам ей обездолить меня так легко! Сегодня утром во время лекции я не ощутил никаких изменений, лишь на минуту у меня закружилась голова и все поплыло перед глазами, но тут же состояние нормализовалось. Даже наоборот, я поздравил себя с тем, что мне удалось сделать тему сегодняшнего занятия (функции красных кровяных телец) и интересной, и понятной. Потому я очень удивился, когда сразу после лекции один студент зашел ко мне в лабораторию и пожаловался на непонимание: он обнаружил расхождение между моими высказываниями и содержанием учебника. Он показал мне свою тетрадь. Из его записей явствовало, что в одной из частей лекции я высказывался в поддержку чрезвычайно нелепых и антинаучных теорий. Разумеется, я отрицал это и уверил студента, что он меня неправильно понял, но, сопоставив эти записи с конспектами его соучеников, признал его правоту: я действительно позволил себе весьма нелепые утверждения. Конечно, я буду объяснять это случайной рассеянностью, но не сомневаюсь: продолжение последует. До конца занятий остается всего лишь месяц, но удастся ли мне продержаться?
26 апреля.Десять дней, как я не в силах сделать очередную запись в дневнике. Не хочу фиксировать на бумаге собственную деградацию и унижение. Я поклялся никогда больше не открывать эту тетрадь. И все же сила привычки велика, и вот я снова записываю свои ужасные переживания — примерно в таком настроении мог бы самоубийца изучать воздействие яда, выпитого им.
Итак, крах, который я предвидел, разразился не далее чем вчера. Руководство университета отстранило меня от лекций. Это было сделано со всей деликатностью, под предлогом избавить меня от переутомления и дать возможность восстановить здоровье. Тем не менее меня отставили и я больше не профессор Гилрой. Лаборатория остается по-прежнему в моем ведении, но я не сомневаюсь, что и ее у меня также скоро отнимут.
Дело в том, что мои лекции превратились в посмешище для всего университета. Аудитория все эти дни была набита студентами, являвшимися посмотреть и послушать, что еще учудит эксцентричный профессор. Я не способен подробно описать пережитое унижение.
О дьяволица! Она ввергла меня в самые глубины шутовства и идиотизма. Всякий раз я начинаю лекцию вразумительно, логично, но мучаюсь предчувствием провала. Потом я ощущаю ее воздействие и пытаюсь бороться с ним, стиснув кулаки, покрываясь испариной от усилия вырваться, а студенты между тем, слыша мой бессвязный лепет и наблюдая, как я корчусь, покатываются со смеху, радуясь шутовским выходкам профессора. А когда она полностью овладевает мною, я несу полную бессмыслицу: глупые шутки, излияния чувств, пригодные для застольного тоста, обрывки баллад и обидные эпитеты по адресу коллег и учеников. А потом вдруг мой мозг вновь проясняется, и лекция благополучно и пристойно подходит к концу. Неудивительно, что о моем поведении судачат во всех колледжах. И сенат университета просто вынужден был официально отреагировать на подобный скандал. О дьяволица!
Самое ужасное в моем нынешнем положении — одиночество. Вот я сижу у обыкновеннейшего английского окна-эркера, глядя на обыкновеннейшую английскую улицу с ярко раскрашенными омнибусами и ленивым полицейским, а за мною висит завеса тьмы, ничем не связанная со временем и пространством. В обители знания меня угнетает и изводит сила, о которой наука ничего не знает. Ни один чиновник не выслушает меня. Ни одного доклада не будет прочитано о моем случае. Ни один врач не поверит в мои симптомы. И мои собственные, самые близкие друзья воспримут все это лишь как проявление неполадок в мозгу. Человечество мне помочь не сможет. О дьяволица! Ну, пусть побережется! Она может завести меня слишком далеко. Когда закон не способен помочь человеку, он вправе сам создать для себя закон. Она встретилась мне вчера вечером на Хай-стрит и заговорила со мной. Право, ей повезло, что это случилось не где-нибудь между зелеными изгородями на пустынной деревенской дороге. Она спросила меня с холодной улыбкой, не готов ли я уже раскаяться, вполне ли ощутил тяжесть наказания. Я не удостоил ее ответом. «Попробуем закрутить винт потуже», — сказала она. Берегитесь, барышня, берегитесь! Один раз вы уже оказывались в моей власти. Возможно, такой случай представится и еще раз.
28 апреля.Отмена моих лекций привела также к тому, что у нее не стало способа докучать мне, и потому я провел два дня в блаженном покое. В конечном счете, причин отчаиваться нет. Сочувствие изливается на меня со всех сторон, и все сходятся во мнении, что моя нервная система пострадала из-за усердия в науке и горячего увлечения исследованиями. Я получил весьма любезное письмо от университетского совета, где выражается уверенность, что я вновь готов приступить к своим обязанностям в начале следующего семестра, а пока могу съездить попутешествовать за границу. Мне особенно польстили их упоминания о моей карьере и о вкладе в деятельность университета. Только когда приходит беда, узнаешь меру собственной популярности. Это чудовище способно истощить силы, мучая меня, и тогда все еще может наладиться. Дай бог, чтобы так и стало!