Я откладывал книгу и смотрел в иллюминатор, море нежно укачивало меня, звезды сияли так ярко и так близко, как никогда не бывает на земле; они как будто касались волн. Я сидел в темной каюте один, и мне казалось, что небо опускается, чтобы соединиться с водой, что небеса и земля вот-вот сойдутся воедино, закроется страшная пропасть, и откроется великая тайна, и хаос сменится гармонией. Но кто же явит миру это откровение? Бог? Или Сатана? Я вдруг подумал, какой покой обрету, когда узнаю дьявола, увижу его лицо; пусть это будет страшная встреча, но я наконец узнаю, что всецело принадлежу ему, кончится мучительное неведение, и я перешагну грань, которая навсегда отделила меня от человеческого естества.
Мне казалось, что корабль движется навстречу этой тайне. Нас обнимал бескрайний простор, и не было ему конца, и сердце замирало от красоты и величия мира. И вдруг я понял, что «обрести покой» – это совсем не то; наоборот, это ужасно. Разве можно найти покой в вечном проклятии? И что такое мои мучения по сравнению с адским неугасимым пламенем? Тихое колыхание волн под вечными звездами и сами звезды – что общего у них с дьяволом? И образы, памятные с детства, всегда неподвижные в безумном водовороте смертной жизни: ангел смотрит в лицо Господа, и строгий лик Божий – вот где вечный покой, и мирная гладь морская – только прикосновение к нему.
Но даже в эти мгновения, когда корабль спал и спал весь мир, небеса и преисподняя казались мне только выдумкой, плодом человеческого воображения. Узнать, существуют ли они на самом деле, поверить, все равно во что – в рай или ад, – только это, наверное, могло успокоить меня.
Клодия, как и Лестат, всегда любила, чтоб было светло. Она проснулась и зажгла все лампы. У одной пассажирки она позаимствовала прелестную колоду карт в стиле Марии-Антуанетты: на ярко-малиновом фоне рубашек расцветали золотые лилии. Она раскладывала пасьянс и все время спрашивала меня про Лестата, как он мог выжить, и я поневоле стал отвечать. Она уже оправилась от потрясения. Если и помнила, как кричала в огне, то сейчас не хотела думать об этом; а слезы, которые она проливала у меня на руках, казалось, совсем стерлись из ее памяти. Она стала прежней – решительной, хладнокровной. И спокойной. Ничего не боялась и ни о чем не жалела.
«Надо было сжечь его, – сказала она. – Мы как дураки поверили, что он умер».
«Но как он сумел выжить? – спросил я. – Ты же видела эти останки».
Я действительно ничего не понимал и с радостью бы забыл все это, но ничего не получалось. Клодия размышляла вслух: «Предположим, он перестал бороться, но был еще жив; заключенный в беспомощный труп, но в полном сознании…»
«В полном сознании!» – прошептал я.
«Представь, он оказался в болоте и услышал, что мы уезжаем, и нашел в себе силы двигаться. Темнота вокруг кишела живыми существами. Однажды я видела, как он поймал в саду маленькую ящерицу, оторвал ей голову и смотрел, как она умирает. Воля к жизни в нем безгранична. Его руки всегда цепко хватали все, что движется».
«Воля к жизни? – сказал я. – Думаю, дело не в этом…»
«Он напился крови, набрался сил, дополз до дороги и нашел еще кого-то. Быть может, припав к земле, он подстерег проезжающий экипаж, а может, полз, собирая кровь повсюду, где только можно, пока не добрался до лачуги иммигрантов или до какой-нибудь усадьбы. Представляю себе, как он выглядел! – Она прищурилась и посмотрела на лампу под потолком. Голос ее был приглушен и ничего не выражал. – Что он сделал потом? Мне это совершенно ясно. До рассвета он бы не успел вернуться в Новый Орлеан и, скорее всего, пошел на кладбище в Олд-Байю. Благотворительная больница каждый день доставляет туда гробы. Я прямо вижу, как он раскапывает свежую могилу, вываливает в грязь труп из гроба и прячется в нем. До следующей ночи его никто не потревожит. Да… так оно и было, я уверена».
Я долго думал и согласился, что, наверное, она права. Клодия выложила на стол еще одну карту, посмотрела на круглое лицо седовласого короля и задумчиво добавила: «На его месте я поступила бы именно так. Почему ты так смотришь?»