— Нет, все плохо. Я должен был быть дома.
— Не вини себя, папа. Ты ни в чем не виноват. Нам надо идти. Мама не знает, что я пошел на вокзал. Она думает, что я сплю.
Джеффу вдруг захотелось обнять сына, но он подавил в себе этот порыв. А вдруг Терри отстранится? Они никогда не были особенно близки. У них в семье не приветствовались «телячьи нежности».
— У тебя борода отросла, папа.
— Что? А, да.
Они вместе спустились по лестнице. По крайней мере, подумал Джефф, теперь у нас есть что-то общее. Горе. Он случайно коснулся рукой руки сына и непроизвольно отдернул руку. Такая холодная. Он подумал: вот что делает с человеком горе.
Они дошли до машины, которую Джефф оставил на стоянке пару недель назад. Кроме его машины, старенького «малибу», стоянка была абсолютно пуста. Джефф уселся за руль, бросил сумку на заднее сиденье и завел двигатель. Потом он повернул голову и увидел, что сын отчаянно тарабанит в стекло пассажирской дверцы.
— Что с тобой? Забыл, как садятся в машину? — Джефф рассмеялся своей собственной идиотской шутке.
— Ты должен меня пригласить, — сказал Терри с легким раздражением в голосе.
Джефф вздохнул, перегнулся через сиденье, открыл дверцу и впустил Терри. Когда мальчик уселся и захлопнул дверцу, Джефф вдруг почувствовал запах. Весьма неприятный запах. Как будто в машине забыли кусок мяса, и оно сгнило.
— Господи, — сказал он. — Это еще что такое? Енот забрался в багажник и там издох?
Сын прижался к нему. Джефф даже вздрогнул — настолько это было непривычно.
— Папа, папочка, — прошептал Терри. — Когда ты останешься дома уже насовсем?
— Ты же знаешь, что я не могу. У меня работа.
— А я мог бы тебя заставить. — Мальчик вдруг рассмеялся. Высоким и жутким смехом, которого Джефф никогда раньше не слышал.
— Прекрати. Это ужасно.
— Я не могу. Ты ведь думаешь, будто я Терри, да?
— Что за дурацкие шутки? Конечно, ты Терри. Иначе и быть не может, потому что…
— Папа, посмотри на меня.
Он был таким бледным, таким бледным… веснушки стали почти не видны, а рыжие волосы казались тусклыми и безжизненными. Джефф вдруг почувствовал еще один запах. Какого-то химиката. Может быть, формалина.
— Терри, перестань. Я понимаю, как тебе было тяжело, и мне тоже было тяжело…
— Тяжело трахаться с какой-то там сучкой из Бойса?
Джефф ударил сына по лицу. Но мальчик даже не поморщился, а рука наткнулась на что-то твердое, как будто на кусок льда. Лицо у мальчика было таким холодным, что этот холод почти обжигал…
— Ты меня даже не узнал, — обиженно проговорил мальчик. — Родной отец меня не узнал, мать его так. Полный провал, папа.
Он обнажил клыки.
Он не один в темноте. Вокруг — гул голосов. Это другие дети, все искалеченные в момент мучительной смерти… они стрекочут, как летучие мыши, как маленькие полевки. Они не могут пошевелиться. У них нет дара истинной несмерти, который есть у него. Их шепоты и причитания неотличимы от тихого жужжания ночных насекомых; но мальчик-вампир чувствует призрак насилия, настолько предельного, что и за пределами смерти он льнет к холодным костям, к искалеченной и поруганной плоти. Человеческий слух — даже самый что ни на есть острый — не способен различить эти звуки. Но для мальчика-вампира, который теперь называет себя Жено и чей слух нельзя обмануть грубым подтекстом реальности, этот призрачный шепот звучит оглушительным, расстроенным хором. Это невыносимо. Ночь проходит (он не видит, но чувствует, как бледнеет луна), и его нетерпение растет. Он должен подняться. И отомстить. И не только за одного себя, но за всех остальных — за мертвых детей, которые даже не могут восстать в ночи, как это может он.
Он выбирается из-под земли. Он весь в липкой грязи. Он по-прежнему голый. Его лаже не завернули в саван. Он стоит в свете звезд перед стенами Тифуже.
Они очень высокие, эти стены. В его теперешнем состоянии у него не получится перелезть. Поэтому он меняет облик — летучей мышью взмывает в потоках вонючего ветра. Он парит над воротами, над каменным двором, над конюшнями, от которых исходит запах вялой крови спящих лошадей. Он парит над темным парапетом. Горит только одно окно. Желтый свет дрожит, переплетается с сумраком ночи. Это свет от огня. Летучая мышь садится на подоконник, луна светит ему в спину. Вампир снова меняет облик. Теперь на каменном подоконнике сидит черный котенок.
Сначала он видит только огонь; в дальнем углу комнаты — камин. Каминная полка уставлена жуткими сувенирами, которые так обожает Синяя Борода, Жиль де Рэ. Стеклянный кувшин с вырванными сердцами, маленький череп ребенка. Каменный пол устлан звериными шкурами: вепрь, медведь, олень и лисица. Рядом с камином стоит кровать. На кровати лежат и шепчутся Синяя Борода и Поту. Их шепот отражается эхом от влажных каменных стен.
— Ты видел этого мальчика… как его звали. Поту?
— Жено.
— Ты видел его глаза? Растерянные, пустые… как у зайца в капкане. Но такие красивые. Жалко, что я не могу забавляться с ним снова я снова.
— Его Светлость, наверное, шутит. Давайте я его поцелую в губы. Уйму его печали. Позвольте я вылижу его анус.
— Оставь. Ты же знаешь, я этого не люблю.
— Знаете, что я слышал сегодня в деревне?
— Я весь нетерпение.
— Что вы вампир, мой господин, И ваши жертвы имеют способность жить после смерти и пьют кровь живых…
— Ха, ха, ха. Кажется, у меня вновь разыгрался аппетит, Поту. Давай спустимся в подземелье. Прямо сейчас.
— Нет, мой господин. Там почти пусто. Нужно оставить запас, как говорится, «на голодные времена». Кто знает, что может случиться. Может быть, очень скоро горожане и крестьяне из ваших владений запретят своим детям ходить по лесам в одиночестве…
— Но я их хозяин и господин! — Жиль де Рэ был искренне удивлен тому неслыханному обстоятельству, что кто-то всерьез рассуждает о том, что он может лишиться своих забав.
— Оставьте. Вы убили четверых на прошлой неделе, и в том числе — этого восхитительного Жено. Вполне достаточно. Теперь пришло время покаяться и искупить грехи.
— Искупить грехи?
— Да, злобный ты извращенец! Быстро слезай с кровати! На четвереньки!
Они слезли с постели. Оба — в чем мать родила. Синяя Борода опустился на четвереньки. Поту уселся на него верхом и принялся стегать его по ягодицам короткой плетью.
— Покайся, злой человек! — кричал Поту, заставляя Жиля де Рэ галопом носиться по комнате. Шкуры, устилавшие пол, заглушали удары коленей и ладоней Синей Бороды. Сумасшедший барон кричал в полный голос — то ли от боли, то ли в экстазе, — он жалобно хныкал и заливался истошным лаем. Черный кот на окне застыл, пораженный таким представлением. Он не сразу узнал это чувство — предельное отвращение. Он видел немало кошмаров и мерзостей, что раньше они его просто не трогали. И как только он осознал и определил свои ощущения, он изменил облик. Теперь на окне сидел грязный и голый мальчишка. Сидел и молча наблюдал.
Синяя Борода увидел его и резко остановился.
— О Господи, — выдохнул он. — Это случилось, случилось. Один из них вернулся. Ты настоящий? Или вдруг оказалось, что у меня все-таки есть совесть, которая собралась меня мучить?
Поту слез с барона и попытался взять себя в руки.
— Ты должен меня пригласить, — говорит Жено, но он уже знает, что его здесь примут. Скоро я отомщу, думает он. Уже совсем скоро. Я отправлю это порождение тьмы туда, где ему самое место, — во тьму. И шепот в земле за стенами замка умолкнет.
Он залезает в окно и встает на пушистые шкуры. Синяя Борода, кажется, слегка успокоился. Они смотрят друг другу в глаза. Жено видит мужчину, который еще сохранил былую стать и красоту… вот разве что взгляд у него затравленный и тоскливый, щеки запали, на бедрах уже начал откладываться жирок от непомерного обжорства и пьянства… и эта крашеная синяя борода выглядит просто мерзко. Жено знает, что видит барон: голого мальчика, испачканного в грязи, бледного, словно у него из тела вытекла вся кровь, — мальчика с огромными черными глазами, в которых сияет первозданная невинность.