Несомненно, у нее было бессчетное количество любовников. Имя одного из них – Ладислав Бенде – дошло до нас. Она не лелеяла воспоминаний ни об одной из былых страстей. Зато ей сильно запал в память случай, связанный с одним из ее обожателей. В тот день в сопровождении своего возлюбленного графиня привычным галопом долго скакала на лошади по полям. По дороге домой она обратила внимание на стоявшую у обочины страшную старуху. Эржебет, рассмеявшись, сказала своему кавалеру: «Что бы вы сказали, если я попросила бы вас заключить эту старую каргу в свои объятия?» Тот ответил, что он пережил бы далеко не самые приятные ощущения в своей жизни. Старуха, слышавшая все это, затряслась от гнева и бросила вслед отъезжавшей Эржебет: «Графиня, помяни мое слово: пройдет совсем немного времени, и ты станешь такой же, как я!» Содрогнувшись от этой мысли, Эржебет вернулась в замок, как никогда полная решимости не постоять за ценой, лишь бы отогнать от себя неумолимые старость и уродство.
Хватит ли для этого чудо-трав и амулетов? Она призывала из лесных чащ еще больше колдунов и чародеев. Она не пыталась раздобыть всемогущую мелиссу, в которой Парацельс видел секрет вечной молодости. Пусть остается это алхимикам. В зловещих тайниках по соседству со спальней графини не было никаких трубок и склянок с зелеными эликсирами. Ее собственная формула вечной молодости была не столь благородного свойства.
Окруженный скорбящими домочадцами, Ференц Надашди скончался в Чейте 4 января 1604 года в возрасте 49 лет. Несколько дней вокруг его гроба горели сотни свечей: надо было дождаться, пока родственники со всех концов Венгрии не прибудут для участия в траурной церемонии. И они по январскому бездорожью – в санях и верхом – спешили к этому печальному замку на вершине покрытой снегом скалы. Над богато украшенным гробом, в котором покоился Ференц с мечом в скрещенных на груди руках, причитали плакальщицы.
Тут же были и цыгане, с незапамятных времен считавшиеся большими знатоками по части шаманских обрядов. Столь же древние, сколь и примитивные инструменты в их руках издавали жалобные звуки, сопровождавшие распространенный в то время магический рефрен. Постепенно цыгане впадали в транс и в неистовом танце смерти кружили вокруг застывшего в гробу графа, пока наконец не падали в изнеможении, напоминая в такие моменты темные поникшие цветы. С губ их срывались старые, как мир, причитания по нелегкой вдовьей доле. Порой неистовое кружение заносило их в покои, стены которых были затянуты черным, а все окна – наглухо закрыты. Там они с воплями бросались к ногам графини, сплошь черной фигуре – лишь лицо да кисти рук белели во мраке.
Когда все семейство было в сборе, пастор Чейте преподобный Андраш Бертони начал погребальный обряд.
Оставшись одна в зимней ночи, Эржебет печально глядела в окно. Где-то там, за снежной мглой, угадывался знакомый пейзаж. Ощущение было такое, словно земля вдруг ушла у нее из-под ног: ее прославленный супруг, имя которого почтительно повторяли по всей стране, тот, кто некогда соединил свою судьбу с ней, теперь покинул ее навсегда.
Впрочем, все, съехавшиеся в замок, подходя к графине, чтобы выразить соболезнование, видели перед собой всю ту же Эржебет – застывшую в величественной позе, устремившую вдаль непреклонный взор. Она выслушивала сочувственные речи, но мысли ее были заняты совсем другим. Графиня мысленно уже готовилась к тому, что отныне все заботы о замке лягут на ее плечи. В неподходящий месяц уготовила ей судьба столь тяжкое испытание. В январские длинные ночи вдовья участь представлялась особенно зловещей. Но ей было чем отвлечься от безрадостных дум: надо кое-что переделать в имениях; два ее занесенных снегом замка – Чейте и Лека – требуют хозяйского присмотра; дочь Анна уже на выданье; а еще на руках у нее Урсула, да Катерина, да Пал, последний из Надашди, совсем еще крошечный и робкий мальчуган, сидит сейчас где-то в дальних комнатах, крепко держа за руку своего наставника.
Там, в прошлом, осталась совсем иная жизнь: празднества при дворе, где Эржебет танцевала в своих пурпурных платьях; возвращения в замок; приезды мужа, славного воина и знатного господина. Это вносило некоторое разнообразие и хоть на время усмиряло необузданный нрав Эржебет. Теперь все только в ее власти. Пришло время быть неумолимой. Эти сорок минувших лет неприкаянности и внутреннего одиночества дали о себе знать, они закалили ее. Откуда-то из самых глубин ее души поднималась темная лава, готовая в любой момент вырваться наружу. Теперь она была такой, какой ее обычно и представляли позже в легендах и преданиях: одинокой деспотичной вдовой, спускающейся по каменным ступеням вниз, в мрачные подземные лабиринты. Отныне в ее владениях будет царить один-единственный закон: ее дикие и своенравные желания. В душе графини навсегда воцарилась ночная мгла.
В Венгрии случались порой странные и прискорбные события, которые становились предметом разговоров. Новый пастор, отец Янош, сменивший своего предшественника Андраша Бертони, скончавшегося в возрасте 85 лет, был не на шутку озадачен тем, что творилось в его приходе. Иногда ему приходилось среди ночи участвовать в каких-то подозрительных погребальных обрядах, не прийти на которые он не мог: сан обязывал. А еще бывали случаи, и тоже обязательно ночью, когда его приглашали для того, чтобы освятить безымянный холмик на краю поля, и преподобный Янош не имел ни малейшего представления, кто или что покоится там, под этим наспех насыпанным земляным бугорком. Сама графиня никогда не присутствовала на подобных церемониях. Лишь двое-трое слуг да страхолюдная Дорко маячили во мраке поблизости. Была еще какая-то женщина, юбка и руки которой неизменно оказывались вымазанными землей. До святого отца конечно же доходили слухи из Пресбурга и Вены, куда графиня выезжала погостить и порой гостила долго, но он поначалу не очень-то верил, что Эржебет и вправду так жестока, как утверждала людская молва. Ему казалось, что он успел неплохо узнать эту женщину. Да, она сурова, надменна, сумасбродна. Да, порой своенравно обходится со слугами. А кто, скажите, из венгерской знати не своенравен? К тому же Эржебет была женщиной образованной. И вдобавок она – не в пример некоторым – не совала свой нос в приходские дела. А до деяний графини в Вене священнику и вовсе не было дела. Графиня имела обыкновение два-три раза в год наведываться в город. В постоялом дворе, примыкавшем к католическому монастырю и собору, да и не только там, ее давно уже называли не иначе как Кровавая Графиня. Ходило множество историй о струившейся в занимаемых графиней покоях крови, о пронзительных воплях умерщвляемых девушек, о посылаемых монахами на голову нечестивицы проклятиях, доносившихся из-за стен монастыря по соседству.
Несмотря ни на что, священник твердо стоял на своем – до того памятного дня, когда вскоре после недавних похорон нескольких девушек, скончавшихся от неведомой болезни, Эржебет не повелела ему совершить печальный обряд и над Илоной Харци. Илону знали все: она частенько напевала задорные словацкие песни своим дивным голосом. Случалось ей исполнять псалмы в церкви и баллады в замке. По воле графини этот голос, который никого не оставлял равнодушным, умолк. А кровь девушки она использовала для того, чтобы, по легенде, оторвавшись от земли, словно по серебряной нити, возноситься на крышу дома и часовни. Вполне возможно, что Эржебет подвергла Илону страшным пыткам в Вене, откуда ее истерзанную и еле живую повезли в Чейте. По дороге она умерла, так что домой графиня прибыла со страшным грузом, завернутым в простыню. Эржебет приказала, чтобы обряд совершили честь по чести, с соблюдением всех полагающихся формальностей. Пастор же должен был в своей проповеди сказать, что смерть Илоны – это наказание ей за непослушание. Но на этот раз утаить обстоятельства очередной загадочной смерти было невозможно. Отец Янош отказался совершить обряд, и тело предали земле без долгих церемоний.