Я откидываю голову назад и снова моргаю от яркого света.
Дверь со щелчком открывается, и входит папин онколог. Он молод, выглядит как профессиональный теннисист, и это не перестает меня беспокоить. Когда я вижу его рядом с отцом, то ощущаю некую несправедливость. Мне нужен древний доктор, который должен был уйти на пенсию десять лет назад.
– Дэвид, как дела? – Врач пожимает папе руку, не дожидаясь ответа. Это такой нелепый вопрос. Весь мир знает, как у него дела.
Доктор пожимает мамину руку, а затем мою. По крайней мере, он милый. Он всегда замечает мое присутствие и признает, что я – взрослая и могу справиться со всем, что он вываливает на нас… в отличие от мамы, которая всегда смотрит так, как будто ждет, что я сломаюсь.
Врач подтягивает к себе стул на колесиках.
– Химиотерапия перестала действовать, – сообщает он. Никакой вступительной речи, никакого разглядывания бумаг, перед тем как заговорить, никакого вздоха перед плохими новостями. Он сразу выкладывает информацию, не оставляя нам времени собраться с силами.
Молчание затягивается, и если его никто не нарушит, то, возможно, мы сможем остаться в этом моменте навсегда и отказаться признать то, что сказал доктор. Но тут мама кивает, и сказанное становится реальностью. Мои родители держатся за руки, переплетая пальцы, как влюбленные старшеклассники.
Мое предательское сердце ускоряется, бьется быстрее, чем кажется возможным. Адреналин заполняет меня, требуя, чтобы я боролась, но с чем? Я делаю вдох за вдохом, успокаивая свое тело, приказывая ему не бояться. Папа все еще здесь. Он прямо передо мной. Ничто не кончено, пока все не закончится. Так папа меня учил.
Я качаю головой, но никто этого не замечает.
– Каков следующий шаг? – спрашиваю я.
Все поворачиваются ко мне. Мамины глаза пусты, но на щеке дергается мышца, и мама не может выдержать моего взгляда. По папиным глазам читать труднее. В них таится печаль, но также и облегчение. Облегчение убивает меня. Как папа может испытывать это чувство?! Неужели он не понимает, что это будет означать для нас?! Мы никогда не сможем попутешествовать вместе, как планировали, – посетить места, где снимались наши любимые фильмы, или места, где зародились мифы о вампирах. Мы больше не будем ходить на полуночные показы новых фильмов о вампирах. Мы не будем после этого пить шоколадные коктейли в круглосуточной закусочной «У Дэнни» и рассуждать, насколько точно образ вампира в этом фильме соответствует общепринятым знаниям о вампирах. Я не буду делать все это без папы. Не буду! Он должен это осознать. Я ловлю его взгляд, и папа едва заметно кивает мне. Он все понимает, но выглядит таким усталым. Как человек, который больше не может бороться, независимо от того, сколько он потеряет, если капитулирует. В глазах щиплет, и я больше не могу смотреть на него.
Я поворачиваюсь к доктору, который сохраняет спокойное, терпеливое выражение лица.
– Больше тут ничего не поделать, – отвечает он.
– А как насчет проведения клинических испытаний? – спрашиваю я.
Врач медленно качает головой.
– Болезнь прогрессировала, на данной стадии для нас это невозможно.
Его «для нас» выводит меня из себя. Отнюдь не «мы с ним» проходим через это. Сегодня вечером он отправится домой и поиграет в теннис, или посидит перед телевизором с пивом, или поцелует свою хорошенькую супругу. Он не видит боли, которую испытывает мой отец круглыми сутками, каждый день. Он не имеет к «нам» отношения.
Я делаю глубокий вдох и пытаюсь подавить страх, постепенно заполняющий пустоту где-то в районе живота. Папа еще не умер. Я без конца мысленно повторяю эти четыре слова.
– Сколько осталось? – спрашивает мама.
– Месяц. Может, меньше.
Если бы рак поджелудочной железы был вампиром, это был бы не холеный Лестат[1] и определенно не сверкающий на солнце Эдвард. Нет, это была бы орда вампиров из фильма «30 дней ночи» – безжалостная, кровавая, способная стереть целый город с лица земли.
Хотя нет, даже это сравнение не подходит. Рак настолько безжалостен, что даже самые жестокие из вампиров не могут с ним сравниться. Рак не торопится. По крайней мере, горожане из фильма «30 дней ночи» умерли быстро: несколько мгновений ужаса, а потом – бум, ничего. Такая смерть наверняка лучше. Любая смерть лучше, чем смерть от рака.
Двести сорок шесть дней – и отсчет продолжается.
– У вас есть ко мне вопросы?
«Почему?» Это слово снова и снова прокручивается у меня в голове. Но на этот вопрос никто никогда не отвечает. Даже Бог, а ведь папа говорит, что у Бога есть ответы на все вопросы. Я уверена, что доктор тоже не сможет дать мне ответ.