Выбрать главу

– Ты меня понимаешь? – спрашивает он.

Я киваю, но отказываюсь встречаться с ним взглядом. Когда все же решаюсь посмотреть на папу, его глаза снова закрыты.

– Папа? – зову я.

Хлопает входная дверь, и я вздрагиваю. Голос моей сестры взволнованно звучит в передней части дома, а затем перемещается дальше. Облегчение развязывает узел в моем животе. Сестра тоже злится. Мама сказала ей, что они сдаются, и теперь Джессика вразумит их. Мама послушает ее.

Когда два года назад сестра уехала в колледж, я практически выдохнула. Мы так отдалились друг от друга после разоблачения вампиров, что почти не разговаривали. В основном я избегала ее, потому что не могла выносить снисходительных взглядов, которыми она обменивалась с мамой, когда я говорила о чем-либо, связанном с вампирами, даже если это был просто новый фильм.

Но когда папа заболел, мне не хватало ее. Я хотела, чтобы ко мне вернулась старшая сестра, какой она была до того, как вампиры стали реальными, та, с которой я держалась за руки, чтобы заснуть, в тех редких случаях, когда папа разрешал нам посмотреть что-то слишком страшное. Ну, когда она была напугана. Я притворялась, что мне тоже страшно, чтобы Джессика не чувствовала себя одинокой. Я сжимала ее руку, и она повторяла, что вампиров не существует, снова и снова, пока не засыпала, а я лежала рядом и тайно надеялась, что они существуют.

Мне снова нужен был кто-то, ради кого я могла бы быть сильной, но еще я хотела, чтобы сестра сжала мою руку и сказала мне, что рак не страшен. Пусть он существует, но этого монстра легко победить.

И она это сделала.

Джессика появилась с папками, пестревшими цветными закладками, где содержались исследования, варианты лечения и клинических испытаний. У нее была статистика для мамы. У нее была надежда для папы. Она даже отыскала лучшую диету – ту, которой мама старательно придерживалась с тех пор. Я уже несколько месяцев ем крестоцветные овощи с каждым приемом пищи и ни разу не пожаловалась. Я знаю, что теперь у Джессики будет другой план для нас. В новой рутине не будет ничего такого, с чем я не смогла бы справиться.

Но тут сестра врывается в дверь с мокрыми от слез щеками.

– Папуля! – Она шмыгает носом, останавливаясь в нескольких шагах от кровати. Папа открывает глаза, и она с рыданиями падает в его объятия.

Узел в моем животе поднимается к горлу. Это не та старшая сестра, которая мне необходима.

Единственный союзник, на которого, казалось, я могла рассчитывать, стал жертвой моего злейшего врага: статистики.

Я смотрю в телевизор невидящим взглядом и слушаю, как сестра шмыгает носом. Хотела бы я войти сюда и поплакать, а потом вернуться в свое общежитие и не беспокоиться о том, что почувствует папа после моего ухода. Но я все время здесь. Мне не удастся сбежать… и не то чтобы я этого хотела.

Папа гладит Джессику по спине, пока она вытирает глаза.

Ему это не нужно. Это несправедливо по отношению к нему.

Мое горло болит так, как будто может разорваться, если я не пролью несколько слез. Мне хочется свернуться калачиком на папиной груди и позволить ему утешить меня тоже, но вместо этого я кладу руку на свое горло и сжимаю. Я контролирую ситуацию, даже если не могу контролировать Джессику. Невозможно заботиться о других, если не можешь держать себя в руках. Почему она этого не понимает? Если бы она взяла себя в руки, мы могли бы придумать другой план. Ученые каждый день создают новые лекарства – нам просто нужно поискать свежую информацию.

Но моя сестра лишь плачет.

Меня бросает в жар, становится душно, и хочется выйти из комнаты.

– Мне так жаль, папуля, – бормочет Джессика ему в грудь.

– Все в порядке, – уверяет он. Но это не так. Все знают, что это не так.

Я отступаю к двери, но тут папа окликает меня по имени. Он все еще обнимает Джессику, но смотрит на меня через ее плечо.

– Нарисуешь мне картину? – просит он.

Я стараюсь не съеживаться и киваю. Папа уже сотни раз обращался ко мне с этой просьбой: иногда, когда чувствовал, что мне нужно отвлечься, иногда, когда ему нужно было отвлечься, а иногда просто для развлечения.

Но он не знает, что прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я что-нибудь рисовала.

Я направляюсь в свою спальню, вытаскиваю из-под кровати набор художественных принадлежностей и смахиваю с него тонкий слой пыли. Достав свой альбом для рисования, я открываю первую страницу – пейзаж леса за нашим домом, выполненный углем, без ярких мелков или акварели, которые я обычно предпочитаю. Затенение настолько сильное, что я едва могу различить силуэты деревьев. Похоже, будто я нарисовала полночь, а не полдень, как на самом деле. Но я делала это сразу после того, как папа заболел, и не могла остановиться. Тени обычно формируют картину, оживляют ее, а избыток теней погружает ее во тьму. Я перелистываю на следующую страницу и на следующую, но все рисунки одинаковые – клубок теней и боли. Дальше они пусты. Я больше не могла рисовать. Эскизы не позволили бы мне солгать о том, что я чувствовала.