Она вздохнула:
– Я была… Я сама репортер.
– О, тогда вы понимаете, наверное.
– Кто отдал приказ о закрытии базы?
– Секрет,– сказал Лотт и чуть–чуть улыбнулся. – Как я предполагаю, мы должны оставаться здесь до тех пор, пока не будет произведено какое–то официальное расследование… А на это уйдет много времени.
– Значит, там, в большом мире, никто ничего о вампирах не знает до сих пор?
Лотт глубоко затянулся и принялся искать место, куда бы он мог стряхнуть пепел. Он нашел рядом с пустой койкой картонный стаканчик, потом снова посмотрел на Гейл.
– Нет,– сказал капеллан. – Никто не знает. Морская пехота США не верит в вампиров, мисс Кларк, и не намерена проверять подобные слухи, вызванные массовой истерией. Это ключевые слова, мисс Кларк,– массовая истерия. Массовая истерия, психоз…
– Бычье дерьмо,– сказала Гейл и поднялась на ноги. – Ведь именно такое отношение, такое неверие и придавало им силы. Мы смеялись над легендами, называли все это детскими сказками, но на самом–то деле они продолжали все это время существовать! Они ждали, чтобы нанести удар. Мы помогали им тем, что отказывались верить в то, чего не видели. Я вам вот что скажу – за эти несколько дней я пережила столько, что хватило бы на целую жизнь, и теперь я дважды подумаю, верить мне во что–то или нет…
– Одну минуту,– остановил ее Лотт. – Я вам сообщил официальную позицию. Но неофициально могу вам сказать, что я поражен.
– Есть и те, кто уцелел в других городах. Люди должны знать об опасности. Они должны поверить в то, что произошло здесь, и быть готовыми вступить в борьбу со злом, иначе то, что было в Лос–Анжелесе произойдет везде.
Лотт сделал паузу, посмотрел на Гейл, задумчиво шевеля губами.
– И вы собираетесь рассказать им?
– Хочу написать книгу. Думаю, что у меня получится. Не знаю, кто ее напечатает… Не знаю, смогу ли я вообще ее напечатать… но для начала мне нужно отсюда выбраться.
– Извините,– сказал капеллан, чувствуя неловкость,– но мне нужно заняться другими людьми, помочь им. – Он двинулся прочь.
Гейл сказала ему вслед:
– Я и не просила помогать мне. – Он остановился. – Я спрашиваю, возможно ли это?
– Вы никогда не служили в армии?
– Проклятье! Ничего слышать не хочу насчет приказов и секретной информации! Все это я сама могу узнать. Я с вами разговаривала, как один человек с другим человеком, и не нужно возводить посреди стенку военного устава. Клянусь, что не стану разговаривать с репортерами. – Глаза ее яростно сверкали. – Я пережила ЭТО, и книга, или статья – все это принадлежит мне.
Лотт помолчал, сделал несколько шагов, снова посмотрел на нее. Он снова затянулся, потом смял сигарету в картонном стаканчике. Лоб его был нахмурен, он вернулся к Гейл, поставил стаканчик на подоконник и поднял жалюзи. Гейл увидела яркое солнце, белые пески, серые горы вдали, домики базы, тоже оштукатуренные белым, бетонные дороги и дорожки. Три больших серо–зеленых пятнистых бронетранспортера медленно проехали мимо окна – они были полны вновь прибывшими беженцами. Гейл увидела, как разворачиваются над пустыней два вертолета, заходя с востока. Слабо постукивая роторами, они прошли высоко над базой.
Лотт довольно долго хранил молчание. Глаза его ввалились и были тревожны.
– Я в морской пехоте почти двадцать лет, мисс. Армия – это моя жизнь. И моя обязанность – подчиняться приказам. Если база закрыта, то я должен делать все, чтобы она оставалась закрытой. Вы понимаете? – Он смотрел на Гейл, ожидая ответа.
– Ага,– сказала Гейл. – Но я бы сказала, что у вас есть и другая обязанность, не так ли? Вы эти крестики носите только для красоты?
– Конечно,– продолжал он, не подавая виду, что он ее вообще услышал. – Это очень большая база, почти 930 квадратных миль – пустыня, горы, затвердевшая скала–лава. Масса складов, вспомогательных бараков, гаражей – десятки мест, где можно спрятаться. И военная тюрьма – очень интересное место. Береговой патруль отправляет туда тех, кто пытается уйти в самовольную отлучку. С некоторыми я разговаривал. Впрочем, имея под одним боком Лос–Анжелес, под другим Лас–Вегас, трудно ожидать от всех примерного монашеского поведения. Помню, один паренек отправился в самоволку. Звали его Паттерсон, и был он, кажется, из Айдахо или Огайо… В общем, он отправился в поход вот за те холмы, потому что девушка, с которой он встречался два или три года, собралась выходить замуж и он хотел этому помешать. Домой он не добрался и помешать не успел, но с базы все–таки удрал. Он взял потихоньку джип и направился через двадцатипятимильную полосу пустыни, настолько пустынную, что даже змеи там не живут. Днем эту зону патрулирует вертолет, по ночам – вышки с прожекторами. В некоторых местах ветер наметает такие высокие дюны, что любой желающий смыться в самоволку, может просто уйти за дюны, а ближайшая дорога – всего в двух–трех милях. Паттерсон уехал ночью. У него само собой была карта и компас, и он вел машину с выключенными фарами. Это опасно. Если бы он заблудился, то береговой патруль мог бы его и не найти, или найти уже одни кости. Не знаю, как он стащил джип, но на базе столько машин – какой–нибудь джип вполне может отсутствовать пару дней и никто ничего не заметит. Смотрите, “геркулес” садится. – Он показал в небо и Гейл увидела, как плавно спускается на посадочную полосу большой транспортный самолет, вроде того, что доставил на базу прошлой ночью ее и Джо. – Отличный самолет,– сказал Лотт. – Работает, как мул. Люди иногда забывают ключи в зажигании. А при всей нашей сегодняшней неразберихе, я бы не удивился, если бы кто–то поставил за бараком джип и совсем о нем позабыл до следующего утра. Патруль, конечно, сегодня ночью будет бдительно дежурить. Они его найдут и вернут на базу после 22.00. Это комендантский час для штатских. Запомнили?
– Запомнила,– сказала Гейл. – Спасибо вам.
Он был искренне удивлен:
– Да за что же? Ах, сигареты! Не за что. А теперь, если вы меня извините, я отправлюсь по делам – сегодня у меня их масса. Если проголодались, ближайшая столовая на флаговой площадке. Увидите знак.
И он покинул Гейл, не оглянувшись больше ни разу, пробираясь между коек к мужчине, сидевшему, закрыв лицо руками, ссутулившись, словно вопросительный знак.
2.
Сидя в шумной комнате столовой, Джо сняла упаковку с картонного стаканчика апельсинового сока – на стаканчике стоял знак Красного Креста – и заставила себя выпить его, хотя сок был теплый и отдавал мелом. Но это была первая еда, которая попала в ее желудок за последние сутки, не считая кусочка ветчины и заплесневелого сыра в том доме, где укрылись от бури она, Гейл и Энди. На миг ей показалось, что сейчас апельсиновый сок выплеснется обратно, так вдруг сократился желудок. Теперь все будет не так, и у всего будет другой вкус. Мир дал крен, и в черную пустоту начало соскальзывать все, во что она всегда верила. Глаза горели от слез, но плакать она уже была не в силах. А спать – тем более.
Она не могла поверить, что Энди погиб. Она отказывалась верить этому. Когда она наконец заснула прошлой ночью, ей приснился странный сон – будто бы она идет вдоль немного извилистой дороги, горизонт немного светится красным. Она идет долго, потом вдруг чувствует, что рядом с ней кто–то идет. Это – Нина Палатазин с серым лицом, покрытым морщинами, но глаза – настороженные, живые, какими Джо их никогда не видела. Старая женщина шла с трудом, но спину держала прямо, подбородок высоко поднят. Вдруг она заговорила слабым, каким–то отдаленным голосом, словно далекий шепот прохладного ветра пустыни.