– Послушайте меня! – приказал Палатазин таким яростным тоном, что Гейл подпрыгнула. Она хотела бросить трубку, но умоляющая нотка в голосе заставила повременить с исполнением решения.
– Ваша газета – единственная в городе, которая могла бы рассмотреть вопрос – печатать или нет мою историю! А напечатав этот материал, вы спасли бы много жизней, мисс Кларк, миллионы жизней. Вы, кажется, сказали мне, что вы журналист. Вы сказали, что вы неплохой журналист, и я вам поверил. Неужели я ошибся?!
– Возможно.
– Да, наверное. А вы?
Она до боли в пальцах сжала трубку. Она хотела сказать ему, чтобы он отправился в блок на Сандалвуд и вместе с другими копами постарался понять, куда за одну ночь исчезли двадцать пять человек, обитавших в кварталах жилого блока. Вместо этого она услышала, как спрашивает:
– А что это за материал?
– Материал такого рода, на который требуется храбрость. Чтобы написать статью и попытаться напечатать. Мне кажется, что у вас есть храбрость, мисс Кларк. Поэтому я и позвонил вам.
– Перестаньте пороть чушь,– перебила она Палатазина раздраженно. – Вы где сейчас? В Паркер–центре?
– Нет, я… дома. – Он назвал адрес. – Когда вы сможете быть у меня?
– Не знаю. Когда смогу, наверное.
– Хорошо. Я согласен. Я буду дома весь день.
– До свидания.
Она уже собиралась положить трубку, когда услышала, как он сказал:
– Благодарю. – В голосе было столько облегчения, что она поразилась. Трубка замолчала окончательно, и Гейл положила ее на место. Она допила чай, отправилась затем в ванную. Вид у нее был ужасный.
Она открыла шкафчик аптечки и вытащила бутылочку с тремя желтыми капсулами, перекатывающимися на дне. Вытряхнув одну капсулу на ладонь, она другой рукой перехватила запястье, чтобы рука не дрожала. “Вот, значит, как сходят с ума! Но кто сказал, что… – Она посмотрела на капсулу на ладони. – Нет,– сказала она себе. – Если я хочу взяться за работу, нужно с этим делом покончить”. Она еще некоторое время с тоской смотрела на капсулу, потом отправила ее обратно в бутылочку.
Она включила холодную воду, повернула регулятор душа, разделась и вошла под поток ледяной воды.
7.
Ровно в полдень Боб Лампли стоял у сооружения, называвшегося Отель “Адская Дыра” и смотрел из–под руки на небо. На крыше Отеля вращался гребень большого радара. Каждые полминуты чирикал указатель направления ветра, отмечая изменения этого направления. Запад – северо–запад – север – снова запад. Ветер обдавал Лампли, как дыхание горна. Каждую секунду он чувствовал укол песчинок, несомых ветром – на лице, руках. Голова чесалась – волосы были полны песка. Термический поток шел из Мохавской пустыни, а вместе с ним шел поток песка. “Чертовски странно,– думал Лампли. – Это надо занести в книгу рекордов, как я понимаю”.
Отель “Адская Дыра” был деревянным зданием метеорологической станции наблюдений. Он располагался на вершине Старой Лысины, примерно в двадцати пяти милях от Лос–Анжелеса. В шестидесяти милях от места, которое Лампли считал самым суровым из всех, сотворенных Господом на Земле – от горячей, забитой песком Игрушки Дьявола в центре Мохавской Пустыни. Он пытался пересечь это место несколько лет назад с несколькими друзьями, такими же ненормальными, как и он. Кончилось тем, что они, пропеченные до костей, погрузились в джип и умчались в спасительную прохладу Людлоу.
Но на этот раз странным было то, что песок принесло на такое большое расстояние. Любой песок должен был осесть за пиками Гор Провидения, которые стояли между Игрушкой Дьявола и национальным парком Сан–Бернардино. Даже если ветры были настолько сильными и высотными, что миновали пики, то должны были потерять силу и груз песка на границе с лесами парка. Этого не произошло. И это изменение в правилах игры начало волновать. Горячие ветры плавили снег горных шапок, флюгер указывал направление на запад большую часть времени, и на высоте 5000 футов в лицо Лампли несся песок.
“Непонятно,– сказал он, размышляя вслух. – Нет, совсем непонятно”.
Прямо над его головой солнце слабо пробивалось сквозь перистые и кучевые облака – густые и серые, как шкура игуаны. Облака бешено мчались, словно спешили убежать из центра бури. Вот и оно – то, что он прятал в потайную комнату мыслей. Центр бури. Какой бури? Откуда она взялась? – спрашивал он себя. – Горячий ветровой поток в Игрушке Дьявола – это не буря еще, Лампли, буря – это торнадо, пылевая волна. А здесь не может быть ничего подобного, Лампли. Очень мало шансов, что это торнадо. И если это пылевая буря, то это будет самый здоровенный паршивец из всех, что когда–либо закручивали воронку.
“Ну, ладно,– подумал он. – А как насчет старой доброй песчаной бури?” Они случались регулярно, формируясь в сердце Мохавской пустыни, когда два атмосферных фронта сталкивались. Как и все пустыни в мире, Мохавская пустыня не стояла на месте. Она уже покрыла примерно 35000 квадратных миль южней Калифорнии, и ей все еще было мало. Каждые несколько лет она принималась стучать в двери какого–нибудь ближнего городка, словно золотистый пес, который никогда вас не укусит. Но потом, когда горячие ветры со скоростью в пятьдесят миль в час начинали извергаться из этого горнила – и всегда неожиданно, ласковый пес превращался в хищного зверя, слизывающего баррикады и кирпичные стены, которыми пытались остановить его продвижение.
“Нет, это не песчаная буря”,– сказал Лампли. Над всей Калифорнией фронт высокого давления, который медленно сползает к востоку. Чистое небо с умеренным ветром западного направления, до самого понедельника. И никаких бурь. И вообще, за шесть лет работы в Национальной Погодной Службе Лампли не слышал о таких ветрах, что были способны забрасывать свои песчаные щупальца на такую высоту. Похоже, что Мохавская Пустыня решила изменить манеру передвижения – прыжки вместо ползания.
Лампли некоторое время наблюдал за небом, потом зашагал к Отелю. Снаружи здание было таким же суровым и серым, как окружающий пейзаж. Но внутри вполне уютно. На полу – плетеный красно–желтый индейский ковер, пара старых, но удобных кресел рядом с печкой, которая сейчас не нужна. Имелся письменный стол и шкаф с потрепанными книжками в бумажных обложках, стоящий перед окном, которое выходило за западный склон Старой Лысины и на популярное озеро Сильвевуд. По другую сторону окна стояла батарея электронного оборудования – измерители скорости ветра, давления, радарный экран, на котором сейчас отражались зеленым свечением массы проносившихся в небе туч. Рядом с фотографией жены Лампли, Бонни, на столе стоял черный телефон. А на стене, над телетайпом, висел красный телефон, напрямую соединенный с Национальным управлением Погоды в Лос–Анжелесе.
Лампли сел за стол и набрал номер на черном аппарате. В окне виднелась ажурная башня геодезической разведки, напоминавшая трехногую машину марсиан из “Войны миров”.
– Хэлл? – спросил Лампли, когда на другом конце линии сняли трубку. – Это ты? Говорит Боб из Отеля. Что там у вас внизу видно?
Голос Хэлла пробивался сквозь шум ветра за стенами Отеля:
– Довольно сильный ветер со стороны Игрушки… Погоди секунду… Треск… Так, я сверился с показаниями… Запад и юго–запад… Треск и завывания… Давление упало до… Треск и завывания… за последние двенадцать минут. А что у тебя наверху?
– Тучи,– сказал Лампли. – Давление еще держится. У меня тут какие–то помехи на линии, говори громче.
– Что? Я не… все это…
– Говори громче! Не понимаю, что происходит. Что на нас движется – зона пониженного давления или что?