— Сомнительно. Прошу, скажи, кто ты? — Он сделал шаг вперёд и протянул руку, желая коснуться её плеча. Иш Таб поняла, что хотела бы податься вперёд и позволить положить ладонь, но вовремя опомнилась и отскочила.
— Чёрт! Парень, у тебя суицидальные наклонности или что-то типа того? Не трогай меня.
Выражение его лица стало мрачным.
— Я настолько отвратителен?
«Боги, нет. Я тебя раздеть догола хочу, намазать расплавленным шоколадом и чтобы ты заменил мне пончик».
— Да. Такие, как ты всегда отвратительны. Так что… отвали!
Боги, это подло, но сработало. Он попятился, и выражение его лица стало негодующим.
Внезапно, она почувствовала странную слабость и посмотрела на свои руки. Серые. Она до краев наполнена отчаянием, и если быстро не очистится, то впадет в кому.
— Вот, чёрт…
Лифт звякнул. Иш Таб вошла в кабину и опустилась на колени. Какого чёрта с ней происходило?
ГЛАВА 9
Слабая надежда, расцветшая в глубине души Антонио, угасла ужаснейшим образом. Он, наконец, нашёл таинственную женщину из больницы, но она сказала, что он ей противен.
«Конечно, противен, придурок. Ты всего лишь жалкий, бесполезный…»
Громкий треск, сопровождаемый криком боли, донёсся до Антонио, и шум исходил от двери перед лифтом. Его новый сосед, который день и ночь бродил, и никогда не спал. Может, парень, наконец, отключился из-за истощения… А может, что хуже…
Антонио тихо подошёл к двери и прислушался. Тишина. Он постучал.
— Эй! Всё в порядке?
Из-за двери донёсся приглушённый стон. Дерьмо. Парень поранился? Антонио повернул ручку и открыл дверь.
— Помощь нужна?
Проклятье. Он ничего не видел. Мужчина мог находиться в шаге от него, истекать кровью, а Антонио и не в курсе.
— Эй? — он вошёл и прислушался. Ничего, проклятье. Когда включиться паучий слух? Разве тело не должно компенсировать потерю зрения? Господи, он просто дурак! За его спиной захлопнулась дверь.
— Кто ты, чёрт возьми? — донёсся глубокий, зловещий голос.
У Антонио дико забилось сердце.
— Сосед. Услышал шум и… — Пресвятая дева Мария. — Я чувствую запах крови.
— Я ударил по стене и пошла кровь. — Мужчина был где-то перед ним. И говорил куда безумнее, чем Антонио себя чувствовал.
— Ну, ты, очевидно, жив и дышишь, так что я пойду.
Тяжёлая рука припечатала его к двери.
— Какого хрена? — Антонио выставил в защите руки, но, казалось, парень был везде. — Слушай, приятель, — начал Антонио, опустив руки, — если хочешь меня убить, вероятно, окажешь услугу, но сделай это быстро.
Он почувствовал горячее дыхание мужчины у себя на лице прямо перед тем, как с него сорвали очки. Антонио знал, что от глаз толку мало, но он всё же не мог пересилить желание открыть их и попытаться хоть что-нибудь увидеть.
— У тебя слишком яркая аура, — сказал мужчина. — Не могу тебя убить. Похоже, сегодня твой счастливый день.¶
«Верно. Счастливый. Прямо не день, а четырёхлистник».
— Я бы так не сказал.
— И я бы про свой тоже, — проворчал мужчина.
— Жаль это слышать. — «Ты конченый психопат». — Если не собираешься убить меня, и сам не умираешь, я лучше вернусь к себе в квартиру и напьюсь в стельку.
— Останься. Я налью тебе скотча.
— Нет, спасибо. Думаю…
— Я сказал «останься». Расслабься. Ты ведь этого хочешь. — Что-то в голосе мужчины заставило его повиноваться. По иронии судьбы, ощущение было гораздо более нервирующим, чем угроза физической расправы.
— Если ты настаиваешь, — неохотно ответил Антонио.
«Что, чёрт возьми, происходит?»
Мужчина схватил его за руку и потащил через комнату. Caray[14], ну и хватка у этого человека.
— Садись, — приказал мужчина. — Я вернусь через минуту.
Тело Антонио повиновалось, но его разум метался между паникой и наигранной удовлетворенностью. Сохраняй спокойствие. Заставь его ослабить бдительность и беги к двери…
Парень быстро вернулся с прохладным и гладким стеклянным бокалом.
Антонио почувствовал аромат. Односолодовый скотч. Очень хороший.
— Макаллан 1926 года? — спросил Антонио.
— У тебя отличное обоняние.
— Я научился пить скотч ещё подростком, хотел позлить отца, который был виноделом. — «И, возможно, самым мерзким сукиным сыном на всей планете».
Мужчина засмеялся.
— Очень дорогой бунт.
Скотч был только началом пожизненного стремления отвергнуть всё, за что боролся его отец. Если это было последнее, что сделал бы Антонио, он бы избил отца — и под избиением он подразумевал убийство.