На незнакомце был плащ и чтото вроде мягкой широкополой шляпы. В лунном свете блестели лаковые сапоги - и не шпага ли у него на боку? ДонЖуан? - предположил холодный удивленный голос в голове Гленды. Явился соблазнить андалузскую красотку?!
Вряд ли.
Незнакомец не сделал ни шага в сторону номера, и Гленде это придало чуточку храбрости - по крайней мере она сумела приподняться на локтях и поглядеть ему в лицо. Даже если он и заметил ее движение, то виду не понял. Тогда Гленда села и свесила ноги с кровати. Стены номера то приближались, то отодвигались, от этого накатывала дурнота, но в конце концов комната остановилась, - она была попрежнему далекой, однако по крайней мере не качалась.
Незнакомец ждал ее на балконе. Гленда открыла рот, хотела заговорить, положить конец этому розыгрышу, дать попять, что она не спит и что, скорее всего, он ошибся окном. Но заговорить казалось кощунством - и к тому же масштабным предприятием, на которое она сейчас не была способна. Он раскрыл ей объятия - незнакомец в плаще, с лицом, скрытым за маской тьмы, - и ждал, когда она в них шагнет. Гленда увидела себя словно издалека - сомнамбулическая фигура в длинной белой рубашке, с длинными развевающимися волосами, с бледным, невинным сонным лицом, - и увидела, как эта фигура двинулась в распростертые объятия.
Она подняла глаза, он повернул голову, и лицо его залил лунный свет. Тогда Гленда поняла, что это был никакой не Дон Жуан, а совсем иной персонаж: нездоровобледное лицо, причудливо изломанные брови, приоткрытые алые губы, сверкающие острые клыки… Голова ее запрокинулась ему на плечо, глаза закрылись, жертвенно блеснула белоснежная шея.
- Гленда!
Ее накрыла волна тошноты, она открыла глаза, пошатнулась и ухватилась за перила.
- Глен, ты чего?
Гленда повернула голову и увидела Дебби - и больше никого, только Дебби, такая земная и утешительная, вся в розовых кружавчиках.
- Стало душно, - сказала Гленда, и ей пришлось откашляться и повторить эти слова. Ей было жарко и очень хотелось пить. - У нас есть вода?
- Только полбутылки кокаколы, которую мы купили в поезде. Тебе что, плохо?
- Нет, нет… просто в горле пересохло. - Гленда отчаянно отхлебнула колы, но сладкая газировка только обожгла ей горло. Она поперхнулась, ее замутило. - Спокойной ночи. - Она забралась в постель и больше ничего не отвечала на расспросы Дебби, так что в конце концов та вздохнула и тоже отправилась досыпать.
- Так не хочется тебя оставлять. - Дебби несмело остановилась на пороге. - Как ты себя чувствуешь?
Гленда лежала в постели.
- Честное слово, ничего страшного. Просто нет сил никуда сегодня идти. Но мне не настолько плохо, чтобы не спуститься к управляющему или к его жене, если мне чтото понадобится. Иди погуляй с тем славным канадцем, а за меня не волнуйся. А я посплю. Лучшее лекарство.
- Точно? Может, лучше переедем в отель побольше? Чтобы была собственная ванная?
- Нет, конечно! Мне здесь нравится.
- Ну ладно… Что тебе принести?
- Чтонибудь выпить. Бутылку вина. Все время пить хочется.
- Не стоит тебе вина… Ладно, я тебе чтонибудь куплю.
Наконец Дебби ушла. Гленда ослабила хватку на горле реальности, которая с каждой уходящей секундой становилась все страннее и неуловимее. И провалилась в пропасть.
Она была на улице под названием улица Смерти - на одной из узких, мощенных булыжником улиц, с обеих сторон стиснутых слепящевыбеленными домами. Название улицы - Muerte - было написано синими буквами на табличке на стене дома.
Девочка долго плакала. Она была грязная, и лицо стало липким от грязи и слез. Была сиеста, и девочка стояла на длинной улице одна, но знала, что надолго одна не останется. И нельзя, чтобы ее нашли. Она знала, что должна спасаться, бежать из города, но мысль о том, что придется одной бродить по полям и лесам, пугала не меньше, чем мысль остаться, - поэтому она и оказалась в тупике, поэтому и не могла ни на что решиться.
Если ее найдут, то жестоко отомстят, - хотя она ведь ничего не делала, она была невинной свидетельницей. Она вспомнила о событиях последнего месяца, о заразе, охватившей город, о мертвецах - о трупах на улицах, белых мертвецах, с метками на шеях, в происхождении которых невозможно было усомниться, - и о страхе, о растущем ужасе.
По ночам мать всегда кудато уходила, возвращалась на рассвете, бледная и измотанная, и забывалась тяжелым сном. По во сне она улыбалась, и пока девочка стояла у изголовья и разглаживала спутанные волосы матери, на ум ей сами собой приходили слова соседей. Неужели мама и правда спуталась с дьяволом? Неужели они с любовником по ночам действительно превращались в нетопырей, летали по улицам, высматривали беспечных прохожих, ловили их и пили кровь? Девочка начала бояться матери, хотя попрежнему любила ее и каждый вечер украдкой следила изпод век, как та крадется за дверь. И вот однажды ночь кончилась, а мать домой не вернулась, и с тех пор девочка была одна.
Она побрела по улицам, сама не зная куда, она хотела есть и пить, но ей было страшно постучать в дверь и попросить попить или переночевать. Вечерело, и с наступлением темноты двери стали запирать, и на улицу по двое, по трое выходили озабоченные люди. И тут улица наполнилась факелами, словно летний луг светлячками, но теперь по городу бродило чудовище.
Взошла луна, стало светлее, и наконец девочка вышла на небольшую площадь с фонтаном посредине. Но фонтан не действовал и пересох, и она прислонилась к нему и плакала от досады, пока у нее не кончились силы плакать.
Чтото заставило ее поднять глаза - ощущение какойто опасности. Луна стояла высоко. В просвете одной из четырех улочек, выходивших на площадь, стоял человек - человек, закутанный в плащ, скрывавший его с ног до головы. Сверкали носки его сапог, сверкали его глаза - две точки света под широкополой шляпой.
Девочка не двигалась, надеясь, что в темноте он ее не заметит.
- Доченька, - позвал он, и голос его прошелестел, словно сухие листья на ветру.
Девочка невольно вздрогнула.
- Дорогая моя доченька. - Человек шагнул вперед.
Девочка бежала не оглядываясь, тихонько всхлипывая, по одной улице, потом по другой, в ужасе при мысли о том, что, возможно, бежит по кругу и вотвот снова выскочит на площадь, и он будет там… Она бежала. Потом попала на улицу, на которую попадать не стоило, - в тупик. Она обернулась - и увидела, что тот человек стоит у нее на пути.
Девочка замерла. Словно сухие листья шелестели у него в горле, когда он подошел к ней. Он поднял руки вместе с полами плаща, словно они были соединены, словно он завернулся в просторные крылья - и теперь накрыл этими крыльями их обоих. Губы его раздвинулись, девочка слышала, как он дышит, видела, как блестят его зубы. Она провалилась в пропасть.
Гленда проснулась, ее бил жестокий озноб.
- Я тебя разбудила? Солнышко, ты тут как? Ты белая, как привидение! Мы идем обедать, может, ты…
Гленда мотнула головой:
- Нет. Чтото мне нехорошо. - Слова раздирали горло. Язык пересох. - Ты мне принесла попить?
- Ой, прости! Забыла. Чего бы тебе хотелось? Сейчас сбегаю и куплю. Может, поешь чегонибудь?
Гленда еще раз мотнула головой:
- Нет, только пить.
Было трудно сосредоточиться, а удержать внимание еще труднее.
Дебби подошла к кровати, протянула руку, и Гленда яростно отпрянула.
- Глен, я просто хотела проверить, нет ли у тебя температуры! Гм… ты такая горячая. Боже мой, что это у тебя на шее?!
Гленда погладила пальцами две крошечные ранки и пожала плечами.
- Помоему, тебя надо отвезти в больницу!
- Нет. Я скоро… Я приму аспирин… Я полежу… Все пройдет…
Лицо Дебби пошло рябью и расплылось, словно Гленда смотрела на него изпод воды. Она провалилась в пропасть.
Луна уже ушла с неба и начало светлеть, когда она открыла глаза. Она лежала на булыжной мостовой в коротком узком переулке и с трудом поднялась на ноги. Пить хотелось ужасно. Рот был весь отекший, язык разбух. Девочка обеими руками откинула волосы с лица и почувствовала чтото липкое. Она снова подняла руку - медленно и неохотно, ощупала себя и вспомнила, какие метки оставались па шеях у некоторых горожан, и вспомнила, что потом они умирали.