Скучно, потому что это мне по силам.
В проворстве и равновесии я могу соперничать с птицами. Я никогда не падаю, пока по собственной воле не устремляюсь к земле. Тогда я могу переломать себе все кости, но мои кости быстро срастаются. Это не трудно. Это не убьет меня. Все эти дикие выходки надоели мне, в них нет ничего нового, они не вызывают волнения в моей душе.
Чем же еще заняться вампиру?
Я встретил его в ночном клубе. Он мог бы быть моим близнецом: задумчивый парень с приятным худощавым лицом, с темными волосами, глазами, глядящими сквозь падающую челку, похожими на два печальных темных озера. Каким одиноким он кажется, когда сидит вот так, совершенно равнодушный к окружающей толпе, к сверкающим женщинам, Он сутулится над стаканом виски, время от времени поднимает длинную худую руку ко рту и затягивается сигаретой. Высасывает последнюю порцию ее горячего яда.
— Могу я к тебе присоединиться? — спрашиваю я.
— Если хочешь.
У него скучающий голос и протяжный выговор представителя высших классов. Мне это нравится.
— Здесь нет свободных столиков. — В подтверждение своих слов я обвожу рукой переполненный зал и желтую сцену, затянутую клубами сигаретного дыма. — Меня зовут Антуан Матисс.
— Руперт Виндхем-Хейз. — Он равнодушно пожимает мою руку. Его сигарета догорела, и я предлагаю ему дру-iyio — тонкую французскую сигарету из серебряного портсигара. Он берет. Я подношу ему зажигалку — такой дружеский жест, — и он откидывается на спинку стула, с мрачным наслаждением выпускает струйку дыма. — Как я понимаю, ты прямиком из Парижа? Первый визит?
— Я бывал здесь и прежде, — отвечаю я. — Лондон всегда притягивает меня.
Он едва заметно усмехается:
— А я бы предпочел оказаться в Париже. Забавно, нам всегда хочется того, чего мы не имеем.
— И что же мешает тебе отправиться в Париж, Руперт?
Я смотрю ему в глаза. Кажется, он даже не замечает, что я не курю. Он видит во мне нечто особенное, чувствует родственную душу, человека, который способен его понять.
Он подзывает официанта и заказывает выпивку, хотя я уже вылил ему содержимое своего стакана, пока он не смотрел. Спустя некоторое время его история проясняется. Его семья живет в Лондоне. Отец — гордый, богатый и важный. Мать давно умерла. Руперт — единственный сын, единственный ребенок, несущий на плечах непосильный груз надежд и ожиданий. Но он во всем разочаровывает отца.
— Чего бы он ни хотел, я не мог выполнить. Я должен был стать ученым, офицером, членом кабинета министров. Достойным своего отца. Мог жениться на дочери какого-нибудь графа. Таким он видел мое будущее. Но я подвел его. Я старался, но ничего не вышло; Бог свидетель, я очень старался! В конце концов во мне что-то сломалось, и я отказался плясать под его дудку. Теперь он меня ненавидит. Потому что на самом деле я художник. Это единственное, чем я хочу и могу заниматься, — рисовать!
Он глубоко затягивается сигаретой. Глаза вспыхивают от обиды.
— Разве отец не гордится твоим талантом?
— Гордится? — бросает он. — Он презирает меня за это. Он говорит, что я кончу жизнь в канаве.
— Почему ты не уйдешь от него? — Я говорю тихо и больше обращаю внимание на движения его мягкого горла, чем на слова. — Поселись на Монмартре, стань художником, докажи, что твой старик неправ.
— Не так-то просто. Эта девушка, Мэг…
— Забери ее с собой.
— В том-то и дело. Я не могу. Она дочь садовника, и отец взял ее в горничные. Понимаешь? Мало того что я не оправдал его ожиданий, так еще и влюбился в обычную служанку. И теперь старик заявляет, что, если я с ней не порву, если я не образумлюсь, он лишит меня наследства! И Мэг отказывается меня видеть. Говорит, что боится моего отца. Будь он проклят!
Я не так давно стал вампиром и еще помню, какой непреодолимой кажется подобная дилемма для обычных людей.
— Это ужасно.
— Старый мстительный боров! Я потеряю ее и останусь нищим! Я не могу с этим смириться.
— Что же ты собираешься делать, Руперт?
Он уставился в свой стакан. Как он привлекателен в своем отчаянии.
— Я хочу, чтобы этот ублюдок завтра же умер. Это решило бы все мои проблемы. Мне хочется его убить!
— А ты сможешь?
Он вздыхает:
— Если бы я был смелее. Но нет…
Тогда я улыбаюсь. Я кладу свои пальцы на его руку, но он выпил слишком много виски, чтобы заметить, как холодны их кончики. Я придумал кое-что поинтереснее, чем просто выманить его на улицу и выпить из него кровь.
— Я сделаю это для тебя.
— Что?
Его глаза стали огромными.
Должен сказать, что я беден. Так противно обыскивать карманы жертв, словно обычный воришка. Но иногда я все же это делаю, хотя, как правило, не получаю большого вознаграждения. Было бы непростительно пройти мимо богатства, позволяющего вести достойный вампира образ жизни.
— Пообещай мне часть своего наследства, и я убью его. Никто тебя не заподозрит. Все решат, что смерть наступила от естественных причин.
Он почти перестает дышать. Руки трясутся. Догадывается ли он, кто я такой? И да, и нет. Стоит только заглянуть в наши глаза, как завеса в вашем мозгу рассеивается и вы попадаете в сон, где все возможно.
— Господи, — повторяет он снова и снова. — Господи. — А потом в его глазах вспыхивает неудержимый огонь. — Да. Поторопись, Антуан, пока он не изменил завещание. Сделай это!
Я стою в парке и смотрю на дом.
Здание огромное, но уродливое. Унылый квадратный дом построен из коричневато-серого камня, испещренного шрамами непогоды. Полукруг гравийной дорожки упирается в растрескавшиеся ступени галереи. Никаких клумб, которые могли бы смягчить суровость стен, только чахлые кусты. Дом еще крепкий, но за долгие годы в него не вложили ни любви, ни фантазии, ни денег.
В осенних сумерках я пересекаю лужайку и захожу с обратной стороны. Сад тоже выглядит строго официально, на плоской травянистой лужайке, словно солдаты, стоят подстриженные деревья. Мрачное очарование ландшафту придают ореховые деревья, вязы и бук. Пожелтевшие листья усыпали землю. Садовник собрал их в кучи, и я вдыхаю английский аромат костра и сырой травы.
Где-то за окнами этого дома, как крыса в норе, сидит отец, Даниэль Виндхем-Хейз.
Становится темно. На вершинах деревьев рассаживаются грачи. Я не спешу, наслаждаясь приятным предвкушением, и вот из голубоватой темноты появляется фигура в длинном черном пальто и направляется ко мне.
— Антуан, что ты здесь делаешь?
Это еще один вампир. Карл. Возможно, он вам знаком, но если нет, я расскажу. Карл намного старше меня и уверен, что все на свете знает. Представьте себе лицо ангела, испытывающего блаженство и свою вину в падении, но продолжающего падать, несмотря ни на какие кары. У него янтарные глаза, пожирающие вас. Я всегда восхищался его волосами цвета бургундского вина — в тени они кажутся черными, а на свету приобретают красный оттенок. Таков Карл. Он словно неумолимый призрак, всегда предостерегающий меня от ошибок, которые совершил сам.
— Я размышляю над тем, как этот дом и сад отражают душу своего хозяина, — уклончиво отвечаю я. — Интересно, изменится ли что-либо после его смерти?
— Не старайся, — говорит Карл, покачивая головой. — Если ты начнешь присматриваться к людям и стараться их понять, тебе грозит безумие.
— Разве тебе не безразлично, если я сойду с ума?
Он кладет руку мне на плечо; несмотря на то что меня всегда тянуло к нему, я слишком взвинчен, чтобы откликнуться.
— Ты еще очень молод, а когда поймешь, может стать слишком поздно. Не связывайся с людьми. Держись от них подальше.
— Почему?
— Иначе они разобьют тебе сердце, — отвечает Карл.
Эти старики уверены, что им все известно, но каждый говорит по-своему. Их невозможно слушать. Их нельзя поощрять, иначе нравоучения никогда не закончатся.
Мы стоим, словно пара воронов посреди лужайки. Потом я делаю шаг назад, обхожу вокруг него и, уже направляясь к дому, легко оборачиваюсь.