— Иди к черту, Карл. Я буду делать то, что хочу.
И вот я в доме. По длинным коридорам гуляют сквозняки, стены не мешало бы заново покрасить. Но здесь висят картины старых мастеров, и я с волнением прикасаюсь пальцем к золоченым рамам. Забавно, Даниэль вкладывает деньги в эти мрачные масляные картины из-за их стоимости, но работы своего сына ни во что не ставит.
Следуя инструкциям Руперта, я нахожу белую сплошную дверь спальни и ступаю внутрь.
Отец выглядит совсем не так, как я ожидал.
Я останавливаюсь возле кровати и хорошенько рассматриваю его. Одной рукой отвожу полотнище балдахина. Я неподвижен, как змея перед прыжком. Если Даниэль проснется, он может решить, что кто-то сыграл с ним дурную шутку — поставил возле кровати восковой манекен с горящими лазами, чтобы его испугать. Но он спит, один в этой аскетически пустынной комнате. Рдеющие угли в камине отбрасывают на стены демонические блики. Как и во всем доме, здесь чисто, но все обветшало. Даниэль не транжирит свое богатство. Вероятно, он считает, что, лишив сына наследства, сможет забрать его с собой.
Почему я решил, что он стар? Руперту всего двадцать три, значит, его отцу не больше пятидесяти, а может, и того меньше. А он красив. У него выразительное лицо, как у хорошего актера, густые каштановые с проседью волосы, откинутые с высокого лба назад. На покрывале выделяются мускулистые руки с длинными прямыми пальцами. Даже во сне его лицо выглядит умным и сосредоточенным. Я стою рядом и восхищаюсь его орлиным носом и длинными полукружьями век, вокруг которых наметилась сеточка тонких морщинок.
Его нелегко будет убить. Я-то ожидал увидеть немощного старика в ночном колпаке, а не могучего льва, полного силы и крови.
Я склоняюсь над кроватью. Рот наполняется слюной. Я притрагиваюсь кончиком языка к его шее, ощущаю солоноватый привкус кожи и слабый запах пены для бритья, такой мужественный аромат… Я весь дрожу от нетерпения, крепко прижимаю его к постели обеими руками и прокусываю кожу.
Он просыпается и ревет от боли.
Я пытаюсь заткнуть ему рот своей рукой, и он впивается нее зубами! Его клыки вонзаются в мышечную ткань, но мне все равно, я не чувствую боли, все ощущения сметены экстазом поглощения крови. Так мы лежим в кровати, кусаем друг друга, и его тело извивается подо мной.
Вдруг кто-то тихонько стучит в дверь.
Мы оба замираем, словно любовники, застигнутые в самый кульминационный момент. Я перестаю пить, медленно вытаскиваю клыки из раны. Даниэль только хрипло вздыхает, хотя боль, должно быть, мучительная. Мы едва успеваем посмотреть друг на друга, как дверь открывается и на пороге появляется призрак.
Это женщина. На ней плотная белая ночная рубашка, в руках горящая свеча, и огонек отражается в ее глазах.
— Даниэль? — шепчет она. — Уже полночь…
По ее поведению нельзя сказать, чтобы она пришла на его крик. Я не думаю, чтобы она вообще его слышала. Нет, она пришла тихонько, как вор, и я понимаю, что это свидание. Полог над кроватью почти целиком скрывает меня, и я успеваю ее рассмотреть, пока женщина меня не заметила.
Она хорошенькая. На белой сорочке хорошо видны распущенные темно-каштановые волосы. Какой цвет! Искры бронзы на красноватом фоне. И восхитительное личико. Темные глаза и брови, красный бутончик округленного от удивления рта.
Она направляется к кровати.
— Мэг, не надо! — хрипит Даниэль, и она вдруг видит нас обоих, видит кровь на его шее и моих губах.
Свеча падает на ковер, ее руки взлетают к щекам. Женщина пятится к двери и начинает кричать:
— О нет, господи! Помогите! Убивают!
Придется ее остановить. Я спрыгиваю с кровати и, не дав ей сделать и пары шагов, прижимаю к двери. Я в бешенстве. Я должен ею овладеть, и уже не могу остановиться. Во рту еще остался вкус его крови, но я припадаю к ее шее и чувствую на языке кровь Мэг, насыщенную, алую, солоноватую…
Ее голова запрокидывается, тело безвольно льнет ко мне. Ощущение настолько восхитительное, что я пью медленнее, и вот уже все ее тело прижимается ко мне, я слышу, как стучит ее сердце, чувствую ее дыхание в беспомощных криках.
Почему-то мне не хочется ее убивать. Мои клыки медленно выскальзывают из ранок, но я еще держу ее, ощущаю ее бессильный вздох. У меня нет ни сил, ни желания прикончить ее. Нет, она нравится мне живой. Мне нравится теплая тяжесть ее тела, повисшего на моих руках, нравятся ее волосы, прилипшие к окровавленным губам.
Так мы стоим несколько минут. Потом я чувствую, как Даниэль прикасается к моему плечу. Он все-таки выбрался из кровати.
— Кто ты? — шепчет он.
Его большая рука скользит по моему плечу, спине, пояснице. Потом протискивается между мной и женщиной и останавливается на ребрах, я даже ощущаю ее тепло. Он прислоняется к моей спине. Мы все трое стоим, прижавшись друг к другу.
Что ж, это приятно.
Она нашла меня, когда я снова вышел в сад. Я хожу взад и вперед по траве под холодными окнами дома, а сверху смотрит луна, и вдруг появляется Карлотта. Она выходит из тени живой изгороди и направляется ко мне.
— Нелегко уйти, правда? — говорит она, притрагиваясь к моему запястью своей холодной рукой. — Они что, похожи на твою семью?
— Нет, просто интересно, — говорю я. — Сын, Руперт, влюблен в хорошенькую горничную, Мэг. Как же я могу ему сказать, что Мэг периодически навещает спальню его отца? Ничего удивительного, что Даниэль запретил Руперту и думать о ней.
Карлотта разражается негромким чувственным смехом.
— Ах, Антуан, разве Карл не предупреждал тебя, что нельзя даже спрашивать их имен, нельзя вникать в их жизнь? Ты все знаешь и все же не в силах остановиться. Знаешь, это и мой грех тоже.
Как бы не так, Карлотта. Она любовница Карла и явилась только ради того, чтобы убедиться в тщетности его советов. Не вникать в жизнь людей, так он мне говорил? Лицемер. Он же сам овладел Карлоттой, когда та еще была человеком, он не смог остановиться, а потом не смог оставить ее одну. И кто стал бы его за это винить? В ней есть что-то от Снежной королевы и одновременно от английской розы. Это великолепная кукла из фарфора и золота, с сердцем, полным тьмы. Ее можно сравнить с принцессой, убежавшей вслед за цыганами, разодетой в золотистый шелк и кружева. Но если сравнить, кто из них опаснее, кто в большей степени соответствует облику вампира, это, безусловно, Карлотта.
Это соблазнительница. И смертельно опасна. Жертва никогда не видит Карла; он стремительно нападает и уходит, прежде чем вы успеете понять, что происходит. Никаких обещаний, никаких объяснений. А Карлотта обольщает издали, приносит цветы, убегает и снова возвращается, пока вы не начинаете сходить с ума от любви к ней, пока не забываете обо всем на свете. А потом эта леди-гадюка бросается на вас, убивает и окропляет обескровленное тело своими слезами.
Как вы понимаете, я не стал ее жертвой. Но с искренним восхищением наблюдал за ее действиями.
— Как же это может быть грехом? — немного раздраженно спрашиваю я.
— Люди ведь бывают порой такими очаровательными, не правда ли? Ты не можешь довольствоваться только одним вкусом. Ты не такой, как Карл, — он наносит удар и никогда не оглядывается. Ты похож на меня, Антуан. Тебе нравится играть с ними, узнавать их, любить. Но стоит ли это удовольствие страданий? Я до сих пор не знаю. Приходится проделывать это снова и снова, надеясь, что в следующий раз все будет иначе.
— Для меня это всего лишь игра. Они меня ничуть не интересуют. Я делаю свое дело ради денег.
— Вот как? — восклицает она. — Тогда почему ты до сих пор не убил их? Почему ты все еще здесь?
Карлотта поднимается на цыпочки, прижимается своим розовым ротиком к моим губам и исчезает, оставив после себя мимолетный шорох шелка и аромат сирени.
Позади живой изгороди я обнаруживаю огород, где отец Мэг любовно выращивает овощи к общему столу. А, теперь понятно. Это человек, презирающий цветы и красоту, он предпочитает прозаичные овощи и зелень — совсем как его хозяин. Воздух здесь густо насыщен испарениями гниющих побегов брюссельской капусты, запахом свежевскопанной земли и компоста. Сквозь прорехи в живой изгороди я вижу холодный блеск стеклянной теплицы и между кухней и спальнями слуг — манящий прямоугольник кухонной двери.