— Что вы можете сказать о женщинах, убитых в Таларе? — спросил я.
Но у Макговерна не было точной информации о них. Как сообщалось, они были найдены мертвыми, несомненно убитыми, в пустыне неподалеку от городка; накануне, поздно вечером, они были живы и здоровы и направлялись домой (обе жили в домах на склоне холма за кладбищем). Видели их около одиннадцати; следовательно, убийство произошло между этим часом и рассветом.
— Будь я проклят, если понимаю, как убийца мог одновременно расправиться с тремя чоло и майором здесь и еще двумя женщинами в Таларе! — воскликнул Хеншоу. — Макговерн и его люди не видели ни души ни на улице, ни на дороге, никакие машины не проезжали, и убийца уж точно не прилетел на самолете. И все в один голос клянутся, что эти трое из первого и пятого бараков в полночь были еще живы. А майор в два часа ночи был в полном порядке.
— Я не считаю эту сторону дела такой примечательной, как другие факты, — отозвался я. — До Талары можно дойти за пару часов. Но зачем этому дьяволу убивать четырех мужчин здесь и двух женщин там? Как ему удалось это сделать, не будучи замеченным или услышанным Макговерном или его людьми, и почему никто из жертв, из этих восьми человек, не закричал? Как ему удалось их убить? Говорю тебе, Хеншоу, здесь таится что-то, о чем мы еще не думали. Я считаю, что жертвы были убиты каким-то способом, о котором мы даже не подозреваем, а удушение — просто блеф, видимость. Речь идет о каком-то ужасном яде или чем- то вроде этого; возможно, его применили за много часов до того, как жертвы скончались.
— Ты же предполагал, что их оглушили ударом по голове? — спросил Хеншоу.
— Это не исключалось, но гибель майора спутала все карты. Вряд ли кто-то смог бы тайком к нему подобраться.
— Напротив, сделать это было бы достаточно легко, — возразил Хеншоу. — Он сидел у открытой двери и, скорее всего, заснул. Будь я на твоем месте, я провел бы вскрытие и посмотрел, не обнаружатся ли следы яда или травм. Но я тебе не завидую — с такой работой…
— Она не моя, — сказал я. — И поосторожней, не то призову тебя на помощь. Нам всем придется поучаствовать. Я сделаю, что смогу. Меривейл хочет, чтобы я принял бразды правления. Как жаль, что старый доктор Сэмюэлс в отъезде! Молодой Роджерс — неплохой врач, он достаточно хорош для рутинной или больничной работы, но никогда в жизни не проводил вскрытия. Сам я очень мало знаю о таких вещах. Тем не менее, я полагаю, что Роджерс сможет установить наличие травм или яда. Я просто собираюсь присутствовать и провести микроскопические исследования содержимого желудка и крови.
Но результаты вскрытия оставили нас в прежнем неведении — точнее, еще более озадаченными. Судя по всему, чоло пали жертвами злокачественной анемии или до смерти истекли кровью, но на их телах не было найдено ран, которые могли бы привести к значительной кровопотере. Следы на лицах и груди, упомянутые Макговерном, оказались проколами и едва углублялись в кожу; на одежде рабочих не было каких-либо больших пятен крови. В двух случаях имели место серьезные ушибы головы, но они могли быть вызваны падением и ударом о камни. У третьего человека, однако, обнаружился небольшой прокол в яремной вене и повреждение левого глаза: выглядело это так, словно что- то пронзило глазное яблоко и вся жидкость вытекла. Но и на его одежде не было пятен крови. Тело майора мы не вскрывали; внешний осмотр не выявил никаких следов, которые могли бы объяснить причину смерти, кроме красной полосы на горле, присутствовавшей у всех погибших. В отличие от чоло, тело майора, как нам показалось, не было обескровлено. Мы связались по телефону с врачом из Талары; тот сообщил, что не нашел на телах убитых женщин никаких следов насилия, за исключением многочисленных мелких ранок на груди и спине. Такие следы мог бы оставить выстрел из дробовика, сделанный с большого расстояния — но в ранках не обнаружилось дроби. Мое микроскопическое исследование содержимого желудка, тканей и крови не выявило наличия известных ядов, а химические тесты Роджерса не дали реакции на токсины.
Все это, понятно, отняло немало времени, и лишь ближе к вечеру мы освободились от неприятных обязанностей. Что же до обычной работы, то она полностью прекратилась. Никто и не думал выходить на смену. Руководители и начальники участков были слишком поглощены мыслями о череде таинственных трагедий, а чоло радостно и невозмутимо предавались безделью. Могло показаться, что они оставались равнодушными к загадочной и сверхъестественной гибели своих товарищей. Прочее население лагерей было вне себя от волнения и нервного напряжения. Женщины были до дрожи напуганы, детей не выпускали на улицу, и даже средь бела дня все вели себя так, словно ожидали, что в любой момент их настигнет чья-то невидимая рука.
Суеверный ужас не обошел и мужчин. Сам факт убийства, будь жертв и втрое больше, ничуть не обеспокоил бы крутых парней, составлявших костяк белой рабочей силы. Многие из них вели варварскую жизнь. Они побывали во многих шахтерских лагерях, где человеческая жизнь ценилась дешево, а убийства были повседневным делом — и почти все прошли через мировую войну. Десяток убитых туземцев или белых — убитых во время бунта или забастовки, в ссоре или пьяной драке — не заставил бы их и глазом моргнуть. Но восемь таинственных смертей, необъяснимая причина убийств и отсутствие каких-либо ключей к разгадке наполнили сердца этих жестких, закаленных в испытаниях ветеранов страхом перед потусторонним. И в самом деле, не один открыто высказывался в том смысле, что несчастных убил не человек, что в их трагической смерти повинен какой-то древний дьявол инков или же злой дух, и что лучше всего будет убраться из лагеря и держаться от него подальше.
Образованная часть лагерного населения, конечно, только посмеивалась над этими объяснениями. Для нас дело обстояло просто: были совершены убийства, и до сих пор убийца ускользал от нас. Но мы были уверены, что он непременно будет пойман, если осмелится повторить содеянное. Мы окружили лагерь надежным кольцом охранников, часовых и полицейских. Если убийца появится, думали мы, он неизбежно окажется у нас в руках.
Оглядываясь назад, я понимаю, какими глупыми и наивными были наши планы. Прошлой ночью убийца совершил свои злодейские преступления, несмотря на яркое электрическое освещение и значительное количество охранников — и скрылся незамеченным. И все же мы считали, что сумеем задержать убийцу, который до сих пор проявлял такую дьявольскую изобретательность, ускользая от всех: достаточно только погрузить лагерь в темноту, получше спрятаться и приказать никому не выходить на улицу после одиннадцати вечера…
Ночь была темная и беззвездная. Немногочисленные горевшие фонари позволяли лишь заметить на улице движущуюся фигуру — если эта фигура появится.
В лагере дежурило полсотни человек; я также отправил дюжину людей за пределы лагеря для наблюдения за окружающей пустыней. Все были тщательно замаскированы: одни затаились в густой тени нефтяных вышек, другие прятались за штабелями труб, третьи за камнями или зданиями. В то время нам казалось, что никакое живое существо не сумеет приблизиться к лагерю или прокрасться по улице, не будучи замеченным вооруженными охранниками. Конечно, мы учитывали, что маньяк или злодей — кем бы он ни был — мог и не появиться, что он, возможно, насытил свою жажду крови или же, зная, что мы его ждем, будет держаться осмотрительно, пока волнение и бдительность не спадут. Не исключено, что он попросту исчезнет навсегда. Но мы рассудили, что убийца, должно быть, маньяк или наркоман и что в таком случае он будет продолжать свои нападения, вовсе не заботясь о том, что навлекает на себя катастрофу.