Дни шли за днями, погода стояла дождливая, а убийства не повторялись. Никто не располагал конкретным научным или медицинским объяснением, но все мы решили, что случаи загадочных смертей были вызваны некими спорами, бациллами или микробами, которые становились вирулентными лишь в засушливые периоды и после обильных дождей. Дожди, как сформулировал Роджерс, помогали им развиться или восстать из спящего состояния, но активными они становились лишь в засушливую погоду. Однако даже Роджерс никак не мог объяснить тот факт, что все смерти случались исключительно по ночам.
Так или иначе, эпидемия закончилась. Все были теперь убеждены, что люди к трагедиям непричастны, и поскольку в обозримом будущем прекращения дождей ожидать не приходилось — Бюро погоды и метеорологи утверждали, что если рельеф океанского дна не изменится, погода навсегда останется влажной — недавние трагические и наполненные ужасом ночи были почти забыты. Бурильщики и монтажники, не сумевшие уплыть восвояси, отбросили свои страхи и вернулись на работу; с холмов в лагеря потянулись чоло, да и женщины бросили вязать узлы и паковать чемоданы и решили остаться.
Я снова смог обратиться к своим исследованиям и прежде всего поспешил к странным растениям, которые по необходимости так долго оставлял без внимания.
К моему большому огорчению, я нашел их увядшими, мертвыми… Отметины на их отростках указывали места, где распустились цветы. Напрасно я обыскивал окрестности в поисках плодов, семян или цветочных лепестков. Прошло несколько недель, все это время шли сильные дожди, и мертвая растительность очень быстро разлагалась. Я был до крайности разочарован, но делать было нечего. Превратив свою ботаническую экспедицию в охотничью, я углубился в джунгли в надежде добыть перепелов или голубей. Я прошел, наверное, четверть мили и вышел на берег одного из недавно образовавшихся ручьев. Там я наткнулся на частично разложившийся, кашеобразный, студенистый предмет, лежавший у кромки воды. В первую минуту я подумал, что это труп какого-то животного или рыбы, но предмет почти не издавал запаха разлагающейся плоти. Я наклонился ближе и обнаружил, что это был увядший и полусгнивший цветок какого-то неизвестного растения. Что-то в нем показалось мне знакомым. Внезапно меня осенило: да это же цветок одного из моих странных кустарников! Вполне очевидно, что он был сорван ветром или смыт потоком и носился по течению, пока не нашел приют на берегу. Экземпляр цветка был значительно поврежден, и тем не менее я изучил его с большим интересом. Насколько я мог определить, он мало чем отличался от цветов, которые я видел раньше в виде почти раскрывшихся бутонов. Фиолетовый цвет выцвел до темно-коричневого, белый стал желтоватым, почти бесцветным, но я все еще мог различить гигантскую луковичную чашечку и перепончатую бахрому, окружавшую длинные полукруглые лепестки, нитевидные волокна, которые я определил как тычинки, и часть толстого, мясистого, колючего пестика. В полном расцвете сил, только что открывшись на материнском растении, цветок представлял собой, должно быть, великолепное и действительно замечательное зрелище. Но сохранить образчик было невозможно — и, вздохнув о том, что никогда, вероятно, не смогу увидеть странные растения в цвету, я направился дальше.
Через несколько минут, однако, я увидел еще один гниющий цветок. На этот раз, к своему удивлению, я обнаружил вокруг членистые, лишенные листьев побеги новых растений, прорастающие прямо из земли. Это было чрезвычайно любопытно. Не было ни семян, ни плодов: видимо, побеги прорастали из самого цветка. Поразмыслив, я понял, что в этом нет ничего необычайного: многие кактусы и бромелии могут порастать из частей стеблей, даже из почек или цветов, а я уже давно пришел к выводу, что мои растения были тесно связаны с группой кактусов либо бромелий или входили в одну из них. Я был в восторге — мне все-таки представится возможность стать свидетелем их цветения! Если дожди продолжатся, они разовьются очень быстро и через две недели зацветут. В тот день я нашел еще несколько старых цветков, и всякий раз вокруг были новые побеги. С такой скоростью, думал я, через несколько месяцев весь склон горы покроется странными растениями; какое же поистине великолепное зрелище явят сотни, тысячи распустившихся гигантских цветов! Жаль, что они раскрываются только ночью, как эхинореус. Но и под лунным светом огромные бело-лиловые цветы станут незабываемым видением, и ради него я готов был пройти много миль по джунглям.
Я навещал свои растения почти ежедневно. Они развивались быстро, поглощая, судя по всему, остатки старых цветов. Как ни удивительно, они оказались разбросаны по весьма обширному участку. Мое удивление возросло после того, как я рассказал о них друзьям. Меривейл сказал, что видел такое растение далеко в районе бывшей пустыни, а Седжвик сообщил, что заметил странные растения на полпути к Лобитосу. Казалось невероятным, что ветер мог унести громадные цветы на такое расстояние; я мог лишь предположить, что имелись и другие заросли загадочных кустарников, не обнаруженные мной в начале периода дождей.
Вскоре после этого я заметил, что ближайшие к лагерю растения собираются зацвести. Я был очень взволнован и с неослабевающим интересом наблюдал, как набухают бутоны, развиваются цветы и бело-фиолетовые лепестки показываются из-под грубых коричневатых покровов. Настал день, когда я заключил, что ночью цветы могут распуститься; я боялся пропустить этот момент, так как был убежден, что полное цветение продолжается всего одну ночь, и решил с наступлением темноты нанести визит своим растениям. В тот вечер дождь лил, как из ведра. Бредя по воде и грязи, я добрался в конце концов до ближайших кустов и нашел цветы в том же состоянии, в каком они были днем. Они явно не желали распускаться под дождем, и я ругал себя последними словами: я ведь должен был это понимать, так как немногие ночные растения цветут в плохую погоду, но вместо того пустился в бессмысленный поход. Я возвратился в лагерь и стал ждать окончания дождей.
Но меня снова ждало горькое разочарование. Неожиданно меня вызвали на новое нефтяное месторождение в бухте Лангоста. Как назло, почти сразу после моего отъезда воцарилась сухая погода. По какой-то прихоти ветра или местоположения климат в районе Лангосты не изменился, в отличие от остального побережья. Наш маленький поисковый лагерь в пустыне был совершенно отрезан от мира, и никакие новости извне до нас не доходили — лишь раз в две недели приземлялся самолет, совершавший рейсы между Лимой и Гуаякилем, и привозил нам письма и газеты.
Я упоминаю об этом потому, что только через две недели после моего прибытия в Лангосту мы получили какие- то известия от наших друзей в Негритосе и Таларе. «Форд Тримотор»[17] доставил поразительные и пугающие новости. Письма и газеты были полны ими. Загадочная смерть, бесшумно и мгновенно действовавшая по ночам, повсюду настигала жертв — мужчин, женщин, детей и даже домашних животных. Более пятидесяти человек погибли на прошлой неделе в Таларе и окрестностях; еще столько же болезнь убила в Негритосе (к тому времени никто не сомневался, что речь шла о какой-то ужасной, неведомой болезни). В Лобитосе, где жили четыре сотни человек, умерли девятнадцать. Некоторые туземные деревни на холмах полностью обезлюдели; десятки человек умерли в Пайте, Салаверри, в районе Трухильо и в горах у Пьюры. Сообщалось о смертельных случаях и гораздо южнее, в Касме, и севернее, в Тумбесе, но центром эпидемии, по-видимому, были Талара и Негритос. Кто-то выдвинул теорию, что микробы этой смертоносной, ужасной болезни пробудились к жизни благодаря бурению нефтяных скважин. Всякая работа в лагерях прекратилась. Почти все чоло и большинство белых покинули пострадавший район; но в Лиме и других местах испуганные беженцы столкнулись со строгим карантином и были вынуждены вернуться в свои дома, где они заперлись в состоянии неописуемого ужаса.
17