Каким-то чудом удерживаясь на стенке, — прилепилась, видно, присосками лап, — мерзкая тварь крепко обхватила тело Бедроня; покрытые белым пушистым мехом задние лапы стиснули крест-накрест ноги жертвы, а вытянутый, как у муравьеда, хобот жадно присосался к виску несчастного.
От ярости передо мной все поплыло в красном тумане, и, позабыв о страхе, я поднялся еще на несколько футов. Белое чудище, явно обеспокоенное, стригло ушами и скрежетало сильнее, но с места не сдвинулось.
Тварь делала отчаянные усилия, стараясь спрыгнуть на меня или ускользнуть наверх по дымоходу. Да рывки были какие-то тяжелые, вялые, словно пьяные. Тварь оцепенела, точно питон, заглотивший жертву, отяжелела, как пиявка, насосавшись крови, таращила на меня круглые выпуклые глазищи и угрожающие скрежетала…
Бешеный гнев подавил всякий страх. Я размахнулся что есть сил и обрушил топор на отвратительный белый череп.
Удар был сильный и меткий. В тот же миг огромные глазищи погасли, что-то задело меня в стремительном падении, внизу раздался глухой стон: странное существо рухнуло вниз, увлекая за собой свою жертву.
Меня затрясло от омерзения, спуститься вниз и разглядеть тварь… потом… сейчас не могу…
Оставалось одно — подняться наверх, на крышу. Впрочем, я уже оказался недалеко от трубы, а с крыши меня звал Калина.
Я быстро начал подъем, изо всех сил упираясь ногами и локтями в стенки дымохода. Вдруг меня охватил панический ужас: несколькими футами выше на вделанном в стену крюке висело неестественно иссохшее тело Осмулки.
Невиданно худое — буквально кожа да кости, — закопченное дымом, напряженно вытянутое, словно струна, сухое и твердое, как деревянное.
Трясущимися руками я снял останки с крюка и, обвязав веревкой от ядра, подал знак Калине, дважды дернув веревку.
Через несколько минут я оказался на крыше; мастер, уже отвязавший тело Осмулки, встретил меня мрачный, нахмуренный.
— Где второй? — спросил коротко.
Я рассказал.
Когда мы осторожно спустили по лестнице тело Осмулки, Калина спокойно сказал:
— Белый вырак. Это он, я так и думал, что он.
Мы молча прошли через сени, через две комнаты в кухню. Нигде ни души: семейство садовника потихоньку сбежало куда-то, видно, во флигель.
Положив тело Осмулки у стены, мы подошли к лазу в стене. Из дверцы торчали босые, окоченелые ноги.
Вытащили тело другого нашего несчастного товарища и положили на полу рядом с Осмулкой.
— Видишь маленькие ранки на висках у обоих? — спросил Калина глухо. — Это его знак. Так он убивает свою жертву. Белый вырак, белый вырак, — твердил он.
— Надо бы добить, — сказал я со злобой. — Вдруг не сдох.
— Сомневаюсь. Он свое получил — не переносит света. Впрочем, посмотрим.
Заглянули в отдушину. Калина принялся что-то вытаскивать…
Белый ком медленно спускался из темноты дымохода, снежно-пушистое руно уже находилось у самой вентиляционной дверцы.
Но приближаясь к свету, белый ком таял. Когда, наконец, Калина вытащил шест, на железном наконечнике висел небольшой молочно-белый клубок какого-то странного вещества: кристаллики напоминали мелкие лепестки и казались пушистым, легким белым мехом либо пухом или мелом — точь-в-точь ком сажи, только ослепительно белый, снежно-белый…
Внезапно клубок соскользнул с крюка и упал на пол. В мгновение ока клубок сделался угольно-черным, и у наших ног рассыпалась большая, металлом отливающая куча, черной, как смола, сажи.
— Только и осталось… — задумчиво шепнул Калина.
И немного погодя, будто разговаривая сам с собой, добавил:
— Сажа тебя породила, в сажу и обратишься.
Положив на носилки останки наших товарищей, мы направились в город. На следующий день у меня и у мастера Калины по коже пошла какая-то странная сыпь. Все тело покрылось большими белыми пупырями, словно перловыми крупинками, продержалась сыпь несколько дней. И вдруг неожиданно и быстро исчезла.
Фрэнк Б. Лонг
ОКЕАНСКАЯ ПИЯВКА
Пер. В. Барсукова
Бак замолотил голыми кулаками в дверь каюты, и ветер завыл в щелях. Мне не понравилось ни то, ни другое. Я распахнул дверь. Вошел Бак, а вместе с ним ворвался яростный порыв ветра. Бак, этот странный коротышка, чьи глаза были полны ветра и моря, изъяснялся по преимуществу жестами. Он указал на дверь и свирепо запустил пятерню в рыжеватые волосы, и я понял: что-то его чуть не прикончило — я имею в виду, прикончило морально, изранило душу, перевернуло весь его мир.