— Но почему? Зачем… и куда собираетесь направиться вы? — спросил я. — Ведь этот остров — ваша база, ваш дом и крепость? Здесь вы написали ваши чудесные книги, и…
— Моя база и крепость, как вы выразились! Да! — резко прервал он. — Остров был всем этим для меня, мистер Белтон, но домом? Больше нет! Вот мой дом! — он выбросил подрагивающую руку в сторону Критского и Средиземного морей. — Когда ваше интервью закончится, я поднимусь на скалы и еще раз взгляну на Клетнос, ближайший крупный участок суши. Потом я возьму свою «Эхиноидею» и направлю ее от берега через пролив Касос прямым и уверенным курсом, и буду плыть, пока не закончится топливо. Пути назад нет. В Средиземном море есть место, о котором никто не знает, где море очень глубокое и холодное и где…
Он замолчал и повернул ко мне свое странно блестящее лицо.
— Но погодите, так я не успею ничего рассказать. Достаточно сказать, что последнее путешествие «Эхиноидеи» будет ко дну — и я отправлюсь туда вместе с ней!
— Самоубийство? — ахнул я, едва поспевая за потоком откровений Хаггопяна. — Вы собираетесь… утопиться?
Хаггопян рассмеялся хриплым смехом, скорее кашлем, почему-то напомнившим мне лай тюленя.
— Утопиться? Можно ли утопить их? — Он развел руки, словно обнимая миниатюрный океан странных раковин. — Или их? — Он махнул рукой в сторону двери, за которой стоял хрустальный аквариум с экзотическими рыбками.
Несколько мгновений я смотрел на него с замешательством и тревогой. Я не мог понять, стоит ли перед до мной вменяемый человек или?..
Он пристально смотрел на меня сквозь темные линзы очков, и под взглядом этих невидимых глаз я медленно покачал головой, отступая на шаг.
— Простите, мистер Хаггопян… я только…
— Непростительно, — проскрипел он, пока я пытался найти слова. — Мое поведение непростительно! Пойдемте, мистер Белтон. Вероятно, здесь нам будет удобнее.
Он вывел меня во внутренний дворик, окруженный лимонными и гранатовыми деревьями. В тени стоял белый садовый стол, рядом два плетеных кресла. Хаггопян резко хлопнул в ладоши, всего один раз, затем предложил мне кресло и неловко опустился в кресло напротив. Я снова отметил, какими странно неуклюжими казались все его движения.
Заслышав зов армянина, появилась старуха, закутанная в белый шелк на индийский манер; нижнюю половину ее лица скрывала шаль, падавшая на плечи. Хаггопян обратился к ней по-гречески, произнеся несколько горловых, но поразительно нежных слов. Она ушла, слегка прихрамывая под весом лет, и вскоре вернулась с подносом, двумя стаканами и (как ни удивительно) бутылкой английского пива, все еще покрытой изморозью.
Стакан Хаггопяна был уже наполнен, но напиток я не распознал. Жидкость была мутно-зеленого цвета, и в стакане буквально плавал густой осадок, но армянин, казалось, этого не замечал. Он чокнулся со мной, поднес стакан к губам и стал жадно пить. Я также сделал большой глоток, чувствуя сухость в горле; поставив стакан обратно на стол, я увидел, что Хаггопян все еще пьет! Он выпил всю порцию мутной неизвестной жидкости, поставил стакан и снова хлопнул в ладоши.
Я несколько удивлялся тому, что он не снял свои солнечные очки. В конце концов, мы сидели в тени, а в доме, во время экскурсии по его чудесному аквариуму, было еще темнее. Взглянув на лицо армянина, я снова увидел тонкие струйки жидкости, стекавшей из-под загадочных линз, и вспомнил о его больных глазах. С возвращением этого симптома глазной болезни Хаггопяна на его лицо снова наползла и странная блестящая пленка. Какое-то время мне казалось, что этот — налет? — исчез; но возможно, я просто привык к его внешности. Теперь я видел, что ошибался и что он постоянно выглядел таким же странным. Мне невольно вспомнилось его отвратительное рукопожатие…
— Подобные перерывы могут быть частыми, — прервал мои размышления его хриплый голос. — Боюсь, в нынешней фазе мне требуется очень много жидкости!
Я собрался было спросить, о какой «фазе» он говорил, но тут вернулась старуха с новым стаканом мутного напитка для своего господина. Он сказал ей еще несколько слов, и она ушла. И все же, когда она наклонилась над столом, я заметил, каким иссушенным выглядит ее лицо с узкими ноздрями, изборожденной морщинами кожей и глубоко запавшими под костлявыми надбровными дугами глазами. Крестьянка с острова, вне сомнения — хотя в других обстоятельствах ее изящно вылепленное лицо могло показаться аристократическим. Она словно испытывала странное магнетическое влечение к Хаггопяну, все время склонялась к нему и явно подавляла желание коснуться его, когда оказывалась рядом.