Медуза Горгона, красавица со змеями вместо волос и взглядом, превращавшим людей в камень… Ее убил Персей. Я вспомнил об этом совершенно случайно, Нортвест, и это спасло жизнь тебе и мне. Персей убил Медузу с помощью зеркала, отражавшего то, на что он не осмеливался взглянуть. Что подумал бы древний грек, стоявший у истоков этой легенды, если бы узнал, что три тысячи лет спустя его история спасла жизнь двум людям на другой планете? И я задумываюсь о том, что было с этим греком, как он повстречал шамбло и что произошло между ними…
Многое мы никогда не узнаем. Разве не захватывающе интересно было бы прочитать хроники этой расы… существ, созданий, кем бы они ни были? Хроники иных планет, других эпох, начала человеческой истории! Но я не думаю, что они вели какие-либо хроники. У шамбло, вероятно, нет даже места для их хранения. Судя по тому немногому, что мне или другим известно о них, они подобны Агасферу: появляются с большими промежутками то здесь, то там, и я многое бы дал, чтобы узнать, где они проводят эти промежутки! Но вряд ли их ужасная гипнотическая сила свидетельствует о сверхчеловеческом интеллекте. Это лишь средство добычи пищи, как длинный язык у лягушки или аромат у плотоядного растения. Там мы имеем дело с материальными средствами, поскольку лягушка и растение питаются материальной пищей. Шамбло используют… духовные средства для добычи духовной пищи. Не знаю, как это сформулировать. И подобно тому, как зверь, пожирающий тела других животных, всякий раз становится сильнее, приобретает большую власть над телами других, шамбло, поглощая жизненную силу людей, увеличивает свою власть над сознанием и душами других жертв. Но я говорю о вещах, которые не могу определить — я даже не уверен, что они существуют.
Я только знаю, что когда эти пряди обвились вокруг моих ног… я почувствовал… что не хочу высвобождаться… я ощущал такое… что… о, я чувствовал, что прогнил, испорчен до глубины души этим наслаждением… и все же…
— Я знаю, — медленно произнес Смит. Опьянение начало проходить, и слабость вновь волнами накатывала на него. Он говорил тихо, словно размышляя вслух и едва замечая, что Ярол слушает. — Я знаю это… много лучше тебя… Это существо испускает что-то неописуемо ужасное, нечто настолько противоречащее всему человеческому… невозможно выразить это словами. Какое-то время я был частью этого существа, я буквально слился с ним, разделял его мысли и воспоминания, чувства и желания и… теперь все позади, я плохо помню… Свободной оставалась лишь та частица меня, что чуть не обезумела от… чудовищности этого создания. Но наслаждение было таким сладостным! Думаю, и во мне, и в каждом из нас есть зерно абсолютного зла, и нужен лишь правильный раздражитель, чтобы оно проросло и полностью овладело нами. Ведь даже тогда, когда я с ума сходил от отвращения, чувствуя прикосновения этих… этих… червей, что-то во мне… трепетало от восторга… И я увидел… узнал… ужасные, непредставимые вещи, которые я сейчас едва помню… Я побывал в невероятных местах, погружался в память этого… существа… с которым слился… и видел… Господи, как бы я хотел вспомнить!
— Благодари своего бога за то, что не можешь, — сказал Ярол.
Его голос вывел Смита из дремотного состояния, и он приподнялся на локте, чуть покачиваясь от слабости. Комната дрожала перед его глазами, и он закрыл их, чтобы не видеть этого, и спросил:
— Ты говоришь, что они… они не приходят снова? И никак нельзя найти… другое?
Ярол помолчал. Затем, сдавив плечи Смита, уложил его и сел рядом, глядя на почерневшее, изможденное лицо, на котором появилось теперь новое, странное, неописуемое выражение — он никогда не видел его раньше, но знал, слишком хорошо знал, что оно означает.
— Смит, — наконец сказал он, и его взгляд стал твердым и серьезным, а вечно ухмыляющийся бесенок исчез из глаз. — Смит, я никогда не просил тебя в чем-то поклясться, но я… сейчас я получил право требовать и хочу, чтобы ты дал мне слово…
Бесцветные глаза Смита нерешительно встретили взгляд черных глаз Ярола. Неуверенность смешалась в них со страхом перед неведомым обещанием. Какое-то миг Ярол смотрел не в знакомые глаза друга, а в бесконечную серую пустоту, где был весь ужас, весь восторг — бледное море, таящее в своих глубинах невыразимое упоение. Затем ушедший в себя взгляд Смита снова прояснился, глаза прямо взглянули в лицо Ярола, и он произнес:
— Говори. Я дам слово.
— Если ты когда-нибудь опять встретишь шамбло… когда и где бы это ни было… ты возьмешься за пистолет и спалишь это существо дотла, как только поймешь, с чем имеешь дело. Ты можешь мне это обещать?