— Скажи-ка мне, любопытный странник, что мягче — моя спина или твои ладони?
— Твоя спина, — ответил Малыш иа-Квело.
И в тот же миг увидел перед собой дивную спину девушки с круглыми крепкими плечами и бедрами, изгиб которых…
…приподняла до бедер свои мерзкие лохмотья и, слегка раздвинув ноги, начала выстукивать на тощем животе мерный ритм; она барабанила, а из-под подола выскакивали крошечные серенькие существа с ярко-рыжими волосиками на остреньких затылках, и все они под застывшим взором Королевы, зрачки которой утонули в белом взгляде страшной шоколадной статуи — все они улетучились из пещеры по ведомым им делам, а старуха вернулась к очагу и простерла руки над огнем; тело ее тяжко сотрясалось в робких лучах заходящего солнца, не осмеливавшегося войти под низкие своды, ее били корчи, и гость неслышно сидел в дальнем углу зала.
Так прошло три дня, и снова превратилась Королева в девушку с ослепительными белками глаз; но когда на смену красавице возвратился живой скелет, Малыш иа-Квело с удивлением почувствовал, что не испытывает такого отвращения перед ним, хотя так до конца и не свыкся с тяжелым духом, окружавшим ее, с царапающим слух голосом; он смог даже делить ложе с этим обтянутым иссохшей кожей призраком, избегая смотреть ему в глаза, но иногда даже волнуясь за старушку.
Доверившаяся Малышу возвращавшаяся девушка с блестящим взглядом, — она поведала ему о кошмарах детства своего, о приобщении, о злодеяниях своих в старом, сморщенном обличьи, чуждом даже для нее самой, о выпитой крови забредавших в пещеру Скитальцев; она кормила иа-Квело фруктами и поила только родниковой водой, потому что от иной пищи тело его приобретало слишком дразнящий запах; она давала ему капли своей рубиновой крови и с ними же пекла особый медовый хлеб с бурой корочкой, и Малыш звал этот хлеб любовной приманкой, и нутро его содрогалось от мякоти хлеба…
Так прошла вечность, потом еще и еще одна вечность, и тускнела память Малыша, и солнце стало обжигать кожу его, черную кожу сына солнца, а старуха сидела у очага в мертвом, сонном оцепенении, а девушка была такой же ослепительной, как и в первый день, и бледнеющий Малыш стал понимать, что имела в виду Длинногрудая Королева, говоря о…
Чет
Лук сломан,
Стрел больше нет,
Время стучится в виски,
Не лелей робеющего сердца,
Стреляй без промедления.
«Змее же свойственна гибкость и яд, тигру — ярость и мощь удара, крепок загривок у лесного медведя, и подпрыгивает орел, взмахивая крыльями; обезьяна хватает неведомое, труслива и быстра крыса — и неискушенный теряется в вечной изменчивости признаков, а растерявшийся издает звуки жертвы, и податлива для охотника такая добыча.
Знающий же различает скрытое и знает простое — более великое, нежели обилие признаков и умений. И знает он, что стелется по земле змея, не имея конечностей от рождения своего, кошка прыгает, куда захочет, и нет разницы между любыми из четырех ее лап; и есть у пернатого пара крыльев для полета, и пара когтистых ног для ходьбы и ловли, и несходны меж собой пары конечностей птицы.
Три уровня обнимают сущее: земля, мир и небо, и три образа живут в нем — птица, кошка и змея, потому что вставший на дыбы медведь разделяет лапы свои и, уподобившись птице, валится на врага сверху, и подобен змее припавший к земле пардус, жалящий единым убийственным броском.
Когтистые ноги имеет птица, и огромные распахнутые крылья, и не позволяет она приблизиться к себе, потому что податливо птичье тело, легко рвется оно; бьет птица всей тяжестью могучих крыльев, когтями хватает добычу, рушась на подмятую жертву, топча ее, но отлетая при малейшей угрозе, — и трудно прорваться сквозь хлопанье, мельканье и взмахи разнолапого…
Но кошка способна на это, ибо любит она близкое объятье, рвется к нему, сжавшись в упругий ком, и, прыгая вперед, все четыре короткие лапы свои обрушивает она градом непрерывных ударов, покрывая врага ранами и не давая опомниться; бессильно режут воздух огромные крылья, не могут они сбросить вцепившегося в грудь, перья летят во все стороны, и трудно справиться со спрессованной яростью одинаковолапого…