Образы сливались, переливались, точно стеклышки в калейдоскопе.
Воздух был полон мелодичным шуршанием и шелестом… Звук этот напоми– нал или шелест дорогой шелковой материи или трепет нежных голубиных крыльев.
Сильный, неизвестный мне до сих пор аромат кружил голову. Кровь сту– чала в виски. Душа рвалась вон из тела…
«Найди талисман, верни нам жизнь, будь нашим повелителем», – шептал мне чудный женский голос.
Я не выдержал, вскочил… и проснулся. Темно.
Кровь бурно бежит по жилам, сердце стучит, как молот… отдергиваю занавесы, открываю окно. Луна сияет. Сирень и черемуха льют свой аромат, но он мне противен, тускл.
Я хочу того, что видел во сне. Хочу услышать шуршание крыльев, хочу увидеть прекрасных женщин…
Но все напрасно! Все прошло!
Я не спал до утра.
Приключение свое я назвал сном и приписал действию старого токайско– го.
Помните, как вы все были удивлены, что я решительно отказался от употребления своего излюбленного напитка.
Теперь, когда большинство из вас видело сны, подобные моему, т.е. что-то более чем сон, что-то более реальное, действительное, и я утверж– даю, что это не был вполне сон, как и последующие случаи.
– Как, ты и еще видел такие сны? – вскричал Джемс.
– Да, еще два раза. Я расскажу вам все, и Гарри, затянувшись нес– колько раз сигарой, начал:
– Другой раз опять в Охотничьем доме и опять не помню в какую из но– чей. Только виконт Рено был уже похоронен; я пришел в спальню и отпустил Сабо.
Спать мне не хотелось.
Я отдернул темные занавесы и открыл окно. Как и в памятную мне ночь, луна ярко сияет. Черемуха и сирень по-прежнему сильно благоухают, но аромат их на этот раз доставляет мне удовольствие.
Я сажусь в кресло, у окна. Цветущие ветки протянулись в открытое окно и при малейшем ветерке трясутся и сыпят белые лепестки и на меня и на пол.
Не отдавая себе отчета, я слежу за их падением… На светлом полу пе– ребегают тени от веток, образуя пестрый рисунок, белые лепестки еще бо– лее усиливают пестроту. Они как-то сближаются между собой и образуют бе– лое пятно… Но что это? Это уже не лепестки, а белое кисейное платье… скромное, простое… а у этого платья есть головка, с большими золотис– тыми косами, глаза голубые, бездонные, и сколько в них печали и горя… личико бледное, даже прозрачное…
Это настоящий тип немецкой Гретхен. Я боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть видения.
Она тихо и боязливо приближается и склоняется надо мной… Нежные, крошечные ручки с длинными прозрачными пальчиками обвивают мою шею… Еще миг, и наши уста сомкнутся в сладком поцелуе.
Но в это мгновение раздается знакомый мне шелест крыльев, они еще сильнее, порывистее, чем в первый раз. Он точно врывается между мной и моей Гретхен.
Она отодвигается все дальше и дальше, образ ее бледнеет и исчезает, а на ее месте кружатся и вьются прежние, медно-красные, обнаженные тела.
Пляска их еще бешенее, страстнее, чем раньше; аромат разгоряченных тел прямо невыносим…
И опять слышу нежный голос: «Верни талисман, дай нам жизнь!»
Утром Сабо нашел меня в кресле почти без чувств, но я строго запретил ему сообщать об этом нашему обществу.
Что я могу сказать? Чем объяснить?
Даже токайского, и того я не пил вечером.
– Теперь последний случай, – сказал Гарри, затянувшись опять сигарой.
Еще сегодня вы вспоминали случай с незнакомкой в голубом платье, что была на нашем бал-маскараде.
Могу признаться, что увлечен я был тогда не на шутку.
Конечно, я не поверил вам, что со мной была галлюцинация, а также и вашему уверению, что она таинственно исчезла.
Я был убежден в ее существовании, ведь я ее видел, осязал, да и у ме– ня в руках осталась розовая сердоликовая булавка. Чего же еще?
Если я так усердно и добросовестно делал послемаскарадные визиты, то я искал ее. Два поверенных еврея делали то же самое, но… никакого сле– да, ни малейшего указания.
Я потерял надежду.
Помните, как я нервничал и злился… сваливая свое настроение на ус– талость и скуку от ежедневных визитов.
Однажды, когда я начал не то что забывать ее, а просто покорился сво– ей участи, я шел пешком один из Охотничьего дома в замок.
В лесу, по дороге, есть небольшая открытая лужайка.
Подхожу к ней и через листву деревьев вижу голубое платье. Сердце за– билось так, что я вынужден был приостановиться.
Да, несомненно это ее платье, те же нежные переливы, тот же оттенок неба… Она… вот и пунцовые розы мелькают сквозь листву…
Она. Она.
Мне даже не пришло в ту минуту на ум, как она могла попасть в эту часть леса, да еще в бальном платье?
Я понимал одно: «Найдена!»
Бросаюсь вперед, через кусты, сейчас я буду на опушке, сейчас я увижу ее «мою милую, мое счастье…»!
Но мимо меня, мимо моего лица что-то проносится… Слышу знакомый звук летящих крыльев, чувствую аромат тела, хотя ничего не вижу.
«Наш повелитель, наш повелитель!» – как серебряные колокольчики, зве– нят голоса…
И ничего.
Я уже стою на полянке.
Тихо, светло. Посередине большая лужа, оставшаяся после вчерашнего ливня, в ней отражается бесконечное голубое небо, а на краю лужи цветет красный полевой мак…
Я даже чуть не заплакал от ошибки! Принять лужу и мак за свою милую – не обидно ли?
Гарри замолчал.
– Ну, а дальше? – спросил доктор.
– Дальше. А что ты думаешь об этом? – ответил вопросом на вопрос Гар– ри.
– Что думаю? Думаю, что не одно старое токайское тебе вредно.
– Ну, а ты Джемми? – обратился Гарри к Джемсу.
Джемс молчал.
– Ну! – еще раз обратился к нему Гарри.
– Позволь мне не отвечать тебе, – сказал Джемс, – фактов слишком ма– ло, оснований никаких… а что я думаю – так фантастично, что вы только поднимете меня на смех.
Смит, все время упорно молчавший, вдруг обратился к Гарри:
– Не знаю, мистер Гарри, должен ли и я тоже рассказать «свой» сон или это не интересно для господ, – спросил он нерешительно.
– Ну, конечно, рассказывайте, – ответил Гарри.
– Сон, – не иначе как сон, а все же точно и не сон, – начал Смит.