— Неправда!.. Ты была там!.. — прошипел он, наклоняясь к ней.
— Где? Где я была? — испугалась девушка его безумного взгляда.
— Ты была, ты вся в крови… вся изранена, вся в рубцах… покажи… — требовал он, протянув к ней хищные, судорожно сжимавшиеся пальцы. И когда она хотела уже бежать, он, как когтями, схватил ее и с быстротой молнии порвал на ней кофту, обнажая бледную, синеватую спину.
Руки его бессильно опустились, он прислонился к стене.
Девушки, пораженные этим поступком Зенона, остолбенели и, не смея двинуться с места и заговорить, смотрели на него мертвыми, полными ужаса глазами.
— Не бойтесь, я не хотел вас обидеть, простите, — бормотал он, сам пораженный тем, что случилось, и, отдав им все имевшиеся у него деньги, вышел из ресторана.
В гостинице все уже спали, огни были погашены, дом погружен во мрак и тишину, слабо освещенные коридоры тянулись мрачными туннелями, в которых кое-где брезжили огоньки, как глаза притаившейся пантеры.
Зенон сразу же лег в постель, но не мог уснуть; он лежал с открытыми глазами, далекий и чужой всему, находясь как бы на самом дне душевного омута, а по краям пугливого, неустойчивого создания ползли мрачные, зловещие привидения завтрашнего дня, терзая его мозг, вонзая в него острые когти мучительного бреда.
«Со мной происходит что-то страшное…» — подумал он.
Входная дверь вдруг хлопнула так сильно, что он сразу же очнулся. Казалось, кто-то шел по комнате, — заскрипел пол и довольно громко задрожала мебель.
— Кто там? — крикнул он.
Ответа не было, шаги затихли, но чьи-то руки пробежали по клавишам, и на одно мгновение в воздухе задрожали тихие звуки. Он вскочил с кровати и схватил револьвер.
— Кто там? — закричал он опять, но ответа не было, послышалось лишь резкое и быстрое скрипение пера по бумаге и шорох переворачиваемых страниц.
Он зажег свет и бросился в комнату, из которой слышался шум: там никого не было, он осмотрел все углы, заглянул даже в шкафы и под кровать — нигде не было ни малейших признаков чьего-либо присутствия. Осмотрев дверь, которая была заперта, причем ключ находился в замке, он вернулся к письменному столу, не зная что думать, как вдруг взгляд его упал на лист нотной бумаги, брошенный на открытую книгу; на нем чернели какие-то слова, написанные еще не засохшими чернилами.
«Ищи… иди за встреченным… ни о чем не спрашивай… молчи., не бойся… S-o-f открывает тайны…»
Он несколько раз перечитал записку. Почерк был размашистый и четкий. По-видимому, для того чтобы обратить на себя внимание, надпись была сделана поперек бумаги, перо было еще мокро и лежало рядом.
— Что за дьявольщина! Ребусы какие-то! Кто это мне намазал? — воскликнул он, ни на одно мгновение не допуская иного объяснения. Он бросил бумагу на стол и лег обратно в постель в полной уверенности, что это ему только показалось, и, погасив свет, завернулся в одеяло и попытался уснуть.
Снова донесся из соседней комнаты тихий, едва слышный звук рояля, раздалась та странная и таинственная мелодия, которую он слышал когда-то на сеансе.
— Кто?.. — И замолчал, сдавленный смертельным ужасом.
VI
Мистер Зенон уже три дня почти все время проводил на улицах города.
На следующий день после необъяснимого появления надписи он проснулся рано, перечитал еще раз загадочные слова, поспешно оделся и вышел из дому.
С тех пор он все ходил., ходил не переставая, даже ночевать не возвращался в свою квартиру, питался где случалось и где заставал его голод. Он боялся вернуться в отель и заглядывал туда только затем, чтобы взять у швейцара письма Бэти, которых, однако, не читал.
Он все блуждал по городу, бежал от чего-то и в то же время кого-то искал; хотел скрыться и в то же время не мог уйти от толпы, с величайшим вниманием вглядывался в лицо каждого встречного, ловил тревожно каждый взгляд и дрожал в постоянном ожидании услышать какое-то слово, увидеть какой-то знак, понять какой-то взгляд, встретить осуществление данного ему обещания.
Он не замечал ни холода, ни тумана, ни дождей, ни времени дня, безостановочно переходил с места на место, часто целые часы простаивал на перекрестках улиц и, прячась в тени, наблюдал прохожих, угадывал в темноте их лица и бежал наобум за каждым силуэтом, за каждым необычным взглядом. Иногда он заходил в кофейни и шумные кабачки, чтобы отдохнуть, но, разглядев лица сидевших, оставлял недопитый стакан, чувствуя, что должен идти дальше, должен искать, должен ждать.
«Ищи… иди за встреченным… ни о чем не спрашивай… не бойся… S-o-f… открывает тайны». Слова эти все время звучали в его душе неотвратимым, могучим приказом.
В нем не родилось ни малейшего желания сопротивляться, он был как стрела, брошенная неумолимой рукой, стремящаяся по своему непонятному пути к неведомой цели, слепо послушная и безучастная ко всему, что находится вне этой темной, безвестной необходимости.
А в то же время он сознавал все, отдавал себе отчет во всем окружающем, только оборвались в нем связи с прошлой жизнью. Он думал о ней, как думают иногда о странных рассказах, слышанных когда-то очень давно и уже утонувших в пепельных далях забвения.
«Что будет?» — думал он в редкие минуты внутреннего пробуждения, и тогда всей силой воли хотел он вырвать из мглы неведомого ожидающее его чудо. Но туман, в котором он блуждал, не рассеялся, не разорвался заколдованный круг слепого стремления, и он снова искал, снова ждал.
Бродя по Сити, он целыми часами плыл по течению, подхваченный волнами толпы, чужой им всем и далекий, не переставая поджидать и выслеживать кого-то напряженными, голодными взглядами. Он заглядывал в музеи, углублялся в пустые, размякшие, утонувшие в тумане парки, блуждал по набережным, ездил во всех встреченных омнибусах, постоянно пересаживаясь из одного в другой, посещал многолюдные театры и банки, объезжал весь Лондон по подземным железным дорогам, появлялся всюду, не зная отдыха, лихорадочно спеша за неумолимой тенью, ожидая и, безусловно, веря, что найдет то, что ищет.
Даже полицейские стали обращать внимание на его бледное лицо и мутные глаза, все время ищущие чего-то в толпе, проницательные и в то же время пустые; на его бессознательные движения, когда он бросался в самую гущу экипажей и омнибусов, прямо под ноги лошадей, каким-то чудом оставаясь невредимым и даже не осознавая, что ему грозила опасность.
И в этих безумных поисках неизвестного, а может быть, и несуществующего он постепенно, сам того не замечая стал терять чувство действительности; до предела напрягая свое внимание, он перестал замечать людей и выделять их из толпы; они казались ему каким-то чудовищным пресмыкающимся, наделенным тысячью голов и ног, извивающимся, глухо ревущим.
А потом и весь город превратился для него в какую-то фантастическую пущу, глухую и мертвую, полную странных призраков, полную таинственных и страшных видений, которые он не мог понять. Он только чувствовал, что эти видения возникают вокруг него, что они существуют, и он ходил в тихом восторге и необъяснимой, смутной тоске; перед ним стала открываться как бы душа всех вещей, невидимая обыкновенному взгляду.
Он ходил по городу, словно по сказочной, заколдованной стране, замечал какие-то больные дома, склонившиеся в муке векового существования, полные ран, стонов и утомления, чувствовал мучительную дрожь деревьев, утонувших в тумане и умирающих от тоски по солнцу, по живительному весеннему ветру, слышал их никогда, никогда не умолкающий стон и тихие слезы, стекающие с больных веток.
В раздумье остановился он перед Товрской башней; она стояла угрюмая, трагически пережившая давно минувшие дни, но возвышенно гордая в своем одиночестве, и презрительно глядела на новые дела и новые дни, мерзко копошащиеся у ног ее бессмертного величия.
Он пугливо бежал от плоских, тщеславных и глупых дворцов Уэст-Инда, которые смеялись над ним ожиревшими наглыми голосами рассудка, бежал от громадных складов и магазинов, где мученически стонали ограбленные страны всего мира.