— Уходите отсюда! — завопила Гели, потрясая кулачками. — Уйдите, оставьте нас в покое! Я знаю, вы это от ревности, но это недостойно, а Лизелотта тут вообще не при чем.
— Какая ревность? О чем это вы, фрейлен?
— Не притворяйтесь, это глупо. А я все равно останусь с Конрадом! Мы с детства любим друг друга, а теперь мы соединили наши судьбы…
— Останетесь с ним? Здесь, в подземелье?
— Почему же? В замке. Или вы предъявите свое право на этот замок? Но вы американец и не имеете право владеть собственностью на территории Рейха и стран-союзников!
— Да плевать мне на замок! Эйнджел, вы останетесь с вампиром? Вы добровольно решили себя ему скормить?
— Совершенно добровольно, — сказал Конрад, обнимая Гели за плечи. — Она, видите ли, меня любит. И готова отдать мне все: кровь, жизнь, бессмертную душу. Готова ради меня влезть в самое логово вампиров и положить крест на гроб моего злейшего врага. Замечательная девушка. Хотя со стороны может показаться несколько нелепой. Но это если не заглядывать к ней в душу. А если заглянуть… Какое откроется богатство! Все чувства чисты и искренни. Все горячи. И кровь от этого — просто эликсир жизни. Почти как у ребенка.
Гели с улыбкой откинулась на грудь Конраду, склонила головку набок, словно открывая шею для укуса.
— Ну и подонок же ты, — прошептал Гарри.
— Вы не понимаете, граф. Мы любим друг друга, — со снисходительной улыбкой сказала Гели. — А когда любишь, то жертва — это уже не жертва, а счастье. Я счастлива тем, что смогла что-то сделать для Конрада. Что-то настоящее. А вам, граф, я могу только пожелать встретить свою настоящую любовь.
— Да не называйте вы меня графом!!! — заорал Гарри. — И это вы ничего не понимаете! Глупая девчонка, это не любовь, это гипноз такой. Вампиры — они это умеют. Вам просто кажется, что вы его любите и потому хотите отдать ему кровь. На самом деле, будь вы в здравом уме, вы бы на это не согласились. Потому что не будет никакой жизни вместе, он просто выпьет вас, как бутылку, и выбросит, когда крови не останется… Или еще хуже: он сделает вас вампиром. И вы уже будете не вы, а жестокая, вечно голодная, кровожадная тварь! Да что с вами говорить, вас спасать надо, пусть даже насильно. Джеймс, помогите мне, не стойте столбом!
— Да не надо меня спа… Ой! — Гели взвизгнула, когда Конрад резко толкнул ее от себя, буквально швырнул в объятия Гарри.
— Бери ее, американец! И держи крепче!
— Конрад, ты что?! Пустите! — Гели пыталась сопротивляться, но Гарри даже одной рукой держал ее достаточно крепко, а в другой все еще сжимал револьвер, направленный на Конрада.
— Пусть это будет мой последний хороший поступок. Я обещал Лизелотте, что отпущу их и тебя. Я отпускаю. А теперь уходите, уходите скорее! Пока я не передумал. Пока мой голод не стал сильнее меня. Я попробовал ее крови. Теперь я хочу ее! Но скоро рассвет. Я попробую продержаться. А вы — уходите! — последнюю фразу Конрад выкрикнул с такой силой, что по залу разнеслось гулкое эхо, как от предсмертных воплей графа Карди.
— Нет, Конрад, пожалуйста, не надо так, я не хочу, я должна остаться с тобой, — кричала в ответ ему Гели, пока Гарри тащил ее к выходу из зала. — Отпустите, отпустите же меня!
Конрад стоял, опустив голову и стиснув кулаки. Таким она его и запомнила. В темноте огромного зала, в пляшущих отблесках фонарей. С фосфорически-светящейся кожей. С горящими красным огнем глазами.
И только когда люди ушли достаточно далеко, когда Гели устала сопротивляться, и без сил повисла в могучих руках Гарри, они услышали шепот вампира, прозвучавшей в голове каждого из них: «Это не ради тебя, Гели. И даже не потому, что я обещал Лизелотте. Я отпускаю вас всех ради того Конрада, которым я когда-то был. Которым я мог бы стать, если бы не умер в девять лет вместе со своими родителями. Ради него я отпустил и Лизелотту. И его самого я отпустил сегодня. Я от него освободился. Он больше не вернется ко мне. Отныне монстр будет делить вечность во тьме с другим монстром. А невинные души обретут вечность в более подходящем месте».
— О чем это он? Вампир спятил? — поинтересовался Гарри.
— Второй монстр — это наверняка Магда. Он будет делить с ней вечность во тьме. Он выбрал ее, — всхлипнула Гели. — Пустите, я пойду сама. Он не хочет, чтобы я осталась с ним. Он… Он слишком благороден. Наверное, он решил таким образом меня спасти. Но я все равно не буду жить без него. Мне без него просто не интересно!
Она разрыдалась. Гарри несколько ослабил захват, но Гели продолжала рыдать, уткнувшись лицом ему в грудь. И тогда он осторожно, нежно обнял ее. Она все рыдала и рыдала, а Гарри все никак не мог ее утешить. Он гладил ее мягкие душистые волосы, он обнимал ее за плечи, и ему казалось, что в его объятия упала птица — хрупкая, горячая, трепещущая. Как-то раз он поймал маленькую птичку руками: она залетела в открытое окно, пролетела комнату насквозь — и билась в стекло закрытого, не понимая, что это за преграда. Гарри схватил ее и отнес обратно, к открытому окну, чтобы выпустить. Но пока нес, он почувствовал ее хрупкость, ее жар, ее трепет. И сейчас все эти ощущения вспомнились очень отчетливо. Сердце у Гели билось так же сильно, и она была так же уязвима и беззащитна, как та птица в его руках.