Наконец, она успокоилась. Все еще всхлипывая, прошептала:
— Мой темный рыцарь предпочел одиночество и страдание. Он не позволил мне разделить с ним проклятье. Но я еще могу сделать счастливым благородного героя. Вашу руку, граф. Я готова следовать за вами, куда вы пожелаете.
Гарри ничего в ее тираде не понял. И просто порадовался тому, что она больше не плачет и смогла идти быстрее. Ему очень хотелось поскорее выйти из этой темноты.
Они отыскали свои рюкзаки, забрали их. Посовещались — как им выбираться из подземелий: через ближайший ход, ведущий в сад, или через дальний, который выведет на лесистый склон горы? Решили пойти ближайшим путем.
Оказалось, что ночь уже кончилась. Небо было еще совсем бледным, только кромка порозовела, в саду между деревьями еще лежали тени, трава была полна росы, но в небе победно звенел жаворонок, приветствуя новый день.
Они пошли через сад, направляясь к воротам замка, и вдруг — все пятеро обернулись назад: им всем одновременно показалось, что их окликнули, каждого — по имени. И трое из них узнали позвавший их голос. Трое — Джеймс, Гели и Мойше… Это был голос Лизелотты.
Вампирам на рассвете полагается спать, лежа в гробу, спрятанном в самом темном месте, которое они только смогут отыскать для своего дневного сна. Но Лизелотта сидела на скамеечке в тенистой части сада. На той самой скамеечке, где нашел ее Раду. Где она умерла.
Она еще раз позвала их. Она смотрела на них счастливыми, совершенно детскими глазами. Потом подняла взгляд выше — в рассветное небо. Улыбнулась и протянула перед собой руку.
Мгновение ничего не происходило.
А потом рука ее задымилась, на тыльной стороне возникло, стремительно разрастаясь, черное пятно, потом вспыхнуло пламя. Рассмеявшись, Лизелотта шагнула вперед, из тени — на свет, протянув перед собой руки. Вторая рука тоже вспыхнула, пламя побежало вверх, к плечам, и Лизелотта развела руки в сторону, на секунду замерев, как пылающее распятье. На лице ее с воздетыми вверх, к небесам глазами, отражался всеобъемлющий, священный экстаз, который художники Возрождения так любили изображать на лицах умирающих христианских мучеников. А потом она вспыхнула вся, как факел. Пламя заслонило ей лицо…
Все произошло очень быстро, никто даже слова не успел сказать. Вот она шагнула из тени, вот вспыхнула и замерла огненным столбом… А вот уже рассыпается пеплом настолько легким, что даже слабенький ветерок развеял его без следа! И только тогда Мойше, разлепив онемевшие губы, прошептал:
— Мамочка!
А Джеймс, глядя на серебристый след ее пепла, разгоняемого утренним ветерком, сказал:
— Горьки воды твои, Господи. Познаю ли я когда-нибудь сладость?
Гарри положил одну руку — на плечо Мойше, другую — на плечо Джеймса. А Гели порывисто обняла Митю, прижала его к себе, словно именно в этот момент он нуждался в утешении и защите.
Гарри подумал, что следовало бы вернуться и прикончить оставшихся вампиров, чтобы уничтожить проклятье замка Карди раз и навсегда. Но глядя на Гели, он понимал, что не посмеет даже заикнуться об этом. К тому же перед ними сейчас лежала сложная, практически невыполнимая задача: выжить на вражеской территории и как-то добраться до дома.
Эпилог
I. Возвращение Эстер Фишер
Майкл Хольмвуд, приемный сын сэра Джеймса Хольмвуда, лорда Годальминга, сидел на подоконнике в своей комнате — в той комнате, которую отвели для него в роскошном лондонском доме Хольмвудов.
Комната была обставлена спартански — как и полагалось комнате английского мальчика из хорошей семьи. Единственным послаблением, которое леди Констанс позволила для ослабленного пережитыми страданиями приемыша, был ковер на полу — чтобы не холодно было ногам — и дополнительный плед. Ее собственные сыновья обходились без этого, но Майкл казался ей слишком хрупким… И, кроме того, это был чужой ребенок. А значит — к нему она могла проявлять нежность, не боясь осуждения со стороны общества. Поэтому воду для умывания Майкла всегда подогревали, а за столом ему накладывали столько же, сколько и взрослым. Будь он английским мальчиком из хорошей семьи, ему пришлось бы умываться ледяной водой, принимать холодную ванну и вставать из-за стола полуголодным. Но он не был английским мальчиком. Он был евреем. Евреем, чудом спасшимся от нацистов.