Кончалась проповедь так: «Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня, десницамоя».Выйдя из церкви, я в одиночестве совершил прекрасную прогулку по плотине, мимомельниц; небо сверкало над пастбищами и отражалось в канавах.В других странах тоже встречаются такие пейзажи. Например, во Франции, подДьеппом, я видел обрывистые прибрежные скалы, поросшие зеленой травой; море и небо,гавань, старые лодки, словно сошедшие с холстов Добиньи, коричневые сети и паруса; убогиедомишки, разбросанные меж ними ресторанчики с белыми шторами и зелеными еловымиветками на окнах; телеги, запряженные белыми лошадьми, длинные синие повозки с краснымикистями; возчики в синих блузах, бородатые рыбаки в промасленной одежде и француженки сбледными лицами, темными глубокими глазами, в черных юбках и белых чепцах. Или,например, лондонские улицы, освещенные фонарями и залитые дождем, в ту ночь, которую япровел на паперти старой церкви, когда летом шел в город из Рамсгейта. Да, в других странахтоже есть нечто подобное. Но когда в прошлое воскресенье я бродил один по плотине, мнедумалось: «Как хороша наша голландская земля!» У меня было так хорошо на сердце, что я,казалось, чувствовал свое единение с богом. Передо мной воскресли картины детства: мневспомнилось, как в последние дни февраля мы часто ходили гулять с отцом в Рейсберген ислушали жаворонков, поющих над черными пашнями и молодыми зеленями в ярко-голубомнебе между белыми облаками, а под ними мощенная камнем и обсаженная буками дорога. ОИерусалим, Иерусалим! Или лучше – о Зюндерт, о Зюндерт! Кто знает, быть может, этимлетом мы опять будем вместе гулять у моря. Нам нужно лишь всегда оставаться добрымидрузьями, Тео, и верить в бога, непоколебимо верить в того, кто может дать нам больше, чеммы просим и жаждем.От души поздравляю тебя с сегодняшним днем: 1 сейчас уже половина второго, и, такимобразом, настало восьмое февраля. Да сохранит бог для нас отца еще на долгие годы.86 Дордрехт, 26 февраля 1877Прилагаю фотографию – «Гугенотов», повесь ее у себя в комнате. Ты знаешь историюо том, как один молодой человек накануне Варфоломеевской ночи был предупрежден своейневестой, которая знала, что должно случиться, и как она хотела заставить его надеть на рукубелую повязку – опознавательный знак католиков. На это он, однако, не согласился: вера идолг были ему дороже невесты…Сегодня у меня было много работы – целая куча мелочей, но они входят в моиобязанности; если у человека отсутствует чувство долга, он не может сохранить хотя бымаломальскую верность своим замыслам; только сознание долга освящает все происходящее,связывает все воедино и рождает из множества мелочей нечто большее.88 Дордрехт, 16 марта 1877Как тяжела жизнь брабантских крестьян, Арсенов, 2 например, и откуда у них берутсясилы? А каково несчастным женщинам, что их опора в жизни? Не то же ли это самое, чтоизобразил художник в своем «Light of the world»? 3*1 День рождения отца Винсента и Тео.2 Крестьян, работавших при пасторском доме в Зюндерте.3 «Светоче мира» (англ.).He могу тебе передать, какую потребность я испытываю в Библии! Я ежедневно читаюее, но мне так хотелось бы знать ее наизусть и видеть жизнь в свете стиха, гласящего: «Словотвое – светильник ноге моей и свет стезе моей».Я верю и уповаю, что жизнь моя еще изменится и моя тоска по Нему будетудовлетворена, но порой мне так одиноко и грустно, особенно когда я прохожу мимо церквиили дома священника.89 Дордрехт, 22 марта 1877Насколько мне помнится, в нашей семье, семье христианской в полном смысле этогослова, из поколения в поколение кто-то всегда был проповедником слова божия.Почему же голосу господню не звучать и в нашем и следующих поколениях?Почему один из членов нашей семьи не может почувствовать в себе призвание к такомуслужению, почему у него не может быть оснований посвятить себя ему, объявить о своихнамерениях и поискать средства к достижению своей цели?Я молюсь и всем сердцем мечтаю о том, чтобы дух моего отца и деда низошел и на меня,чтобы мне было дано стать христианином и тружеником во Христе, чтобы моя жизнь всебольше и больше походила на жизнь тех, кого я упомянул выше: старое вино хорошо, и я нехочу иного, кроме того, которое здесь называю.Тео, мальчик, брат мой любимый, мне так хочется этого, но как достичь цели? Поскореебы только большая и напряженная работа, без которой не сделаться служителем Евангелия,осталась, наконец, позади!94 Дордрехт, 30 апреля 1877Надеюсь вскоре увидеться с тобой: я задумал провести несколько дней в Гааге, когдапоеду в Амстердам. Только никому об этом не говори, потому что я хочу это сделать, главнымобразом, для того, чтобы побыть с тобой.В следующую среду я еду в Эттен и пробуду там несколько дней, а затем за работу…Между делом я на этих днях по карманному катехизису дяди Стриккера еще раз прошелвсю историю Христа и выписал тексты; при этом мне вспоминалось так много картинРембрандта и других! Верю и знаю, что не раскаюсь в выборе, который сделал, стремясь статьхристианином и тружеником во Христе.Да, все мое прошлое содействует этому: после знакомства с такими городами, какЛондон и Париж, и жизни в таких домах, как Рамсгейтская и Айлвортская школы, для человекастановятся особенно притягательны многие места из книг писания, например «Деянияапостолов».Знакомство с жизнью и любовь к произведениям таких людей, как Жюль Бретон, Милле,Жак, Рембрандт, Босбоом и многие другие, также могут стать источником новых мыслей.Как много сходства между делами и жизнью нашего отца и вот таких людей, но то, чтоделает отец, я ставлю еще выше.АМСТЕРДАММАЙ 1877 – ИЮЛЬ 1878Вся семья приняла участие в новом начинании Винсента: родители оказывалиматериальную помощь, дядя Ян (Ян ван Гог, директор амстердамской морской верфи)предоставил жилище, дядя Стриккер (муж старшей сестры матери Винсента, священник)ваял на себя наблюдение за занятиями. Подготовительные занятия должны былипродолжаться два года. Но Винсент выдержал только один год. Жажда практическойдеятельности и разочарование в университетской теологии заставили его бросить учебу.08 Амстердам, 30 мая 1877В твоем письме была фраза, поразившая меня: «Я хотел бы уйти от всего, я сам причинавсего и доставляю другим лишь неприятности, я один навлек эту беду на себя и других». Этислова так поразили меня потому, что точно такое же чувство, точно то же самое, ни больше и нименьше, испытываю в душе я. Когда я думаю о прошлом, когда я думаю о будущем – о почтинепреодолимых трудностях, о большой и тяжелой работе, к которой у меня не лежит душа и откоторой я, вернее, мое дурное «я» охотно бы уклонилось; когда я думаю о многих людях, чьиглаза наблюдают за мной, я предвижу, что если у меня ничего не выйдет, они поймут, в чемдело, и не станут осыпать меня мелочными упреками, но, будучи искушении и опытны во всем,что хорошо, честно и справедливо, всем своим видом скажут: «Мы помогали тебе и были длятебя светочем; мы сделали для тебя все, что могли. В полную ли меру своих сил ты трудился?