оранжево-серый, фиолетово-серый.
Невозможно, например, сказать, сколько существует зелено-серых: они варьируются до
бесконечности.
В сущности, вся химия цвета сводится к этим нескольким простым основам, и
правильное понимание их стоит больше, чем семьдесят различных тюбиков краски, потому что
тремя основными цветами с помощью черного и белого можно создать больше семидесяти
тонов и оттенков. Подлинный колорист тот, кто, увидев в натуре какой-нибудь тон, сразу
понимает, как его надо анализировать, и говорит, например: «Это зелено-серо-желтый с черным
и почти без синего» и т. п. Иными словами, это человек, который умеет получить на своей
палитре серые тона натуры.
Чтобы делать наброски с натуры или небольшие этюды, совершенно необходимо иметь
сильно развитое чувство линии; необходимо оно для того, чтобы отделать вещь впоследствии. Я
думаю, что это не дается само собой, а приходит, во-первых, в результате наблюдений, во-
вторых, благодаря напряженной работе и поискам и, наконец, благодаря специальному
изучению анатомии и перспективы. Рядом со мной висит этюд пейзажа Рулофса – рисунок
пером, но я даже не могу передать тебе, как выразительны его простые линии. В нем есть все.
Другой еще более выразительный пример – «Пастушка» Милле, большая гравюра на
дереве, которую ты мне показывал в прошлом году и которая с тех пор запомнилась мне. А
затем, скажем, наброски пером Остаде и Брейгеля Мужицкого.
Когда я гляжу на такие результаты, я еще явственнее чувствую огромное значение
контура. И ты сам видишь, например по «Скорби», сколько усилий я прилагаю для того, чтобы
продвинуться вперед в этом направлении.
Однако, посетив мою мастерскую, ты убедишься, что я занят не только поисками
контура, но, как и всякий другой художник, чувствую силу цвета и вовсе не отказываюсь делать
акварели. Тем не менее исходным пунктом всегда остается рисунок, а уж из него развиваются
все ответвления и формы живописи, включая и акварель, формы, до которых со временем
дорасту и я, подобно всем, кто работает с любовью.
Я еще раз принялся за старую великаншу – ветлу с обрубленными ветвями и думаю,
что она станет лучшей из моих акварелей. Мрачный пейзаж: мертвое дерево возле заросшего
камышом пруда; в глубине, где скрещиваются железнодорожные пути, черные, закопченные
строения – депо рейнской дороги; дальше зеленые луга, насыпная шлаковая дорога, небо с
бегущими по нему облаками, серыми, со светящейся белой каймой, и в мгновенных просветах
между этими облаками – глубокая синева. Короче говоря, мне хотелось написать пейзаж так,
как его, по-моему, видит и ощущает путевой сторож в кителе, когда, держа в руках красный
флажок, он думает: «Унылый сегодня денек».
Все эти дни я работаю с большим удовольствием, хотя последствия болезни время от
времени еще дают себя знать.
О рисунках, которые я тебе покажу, я думаю только вот что: они, надеюсь, докажут, что
я не стою на месте, а развиваюсь в разумном направлении. Что же касается продажи моих
работ, то у меня нет никаких претензий, кроме одной – меня крайне удивит, если с течением
времени мои работы не начнут продаваться так же бойко, как работы других художников;
произойдет это сейчас или позднее – другой вопрос; самое важное – серьезно и упорно
работать с натуры: это, думается мне, верный путь, который не может не привести к ощутимым
результатам.
Чувство природы и любовь к ней рано или поздно непременно находят отклик у людей,
интересующихся искусством. Долг художника – как можно глубже проникнуть в натуру и
вложить в работу все свое умение, все чувство, чтобы сделать ее понятной другим. Работать же
на продажу означает, по-моему, идти не совсем верным путем и, скорее, обманывать любителей
искусства. Настоящие художники так не поступали: симпатией ценителей, которую они рано
или поздно завоевывали, они были обязаны своей искренности. Больше я ничего на этот счет не
знаю, но, думается мне, больше ничего знать и не надо. Совсем другое дело пытаться найти
ценителей твоей работы и пробудить в них любовь к ней. Это, конечно, позволительно, хотя
тоже не должно превращаться в спекуляцию, которая может кончиться плохо, и тогда время,
которое следовало бы лучше употребить на работу, будет потеряно…
Когда я вижу, как разные знакомые мне художники корпят над своими акварелями и
картинами, но никак не могут с ними справиться, я всегда думаю только одно: «Друг, у тебя
нелады с рисунком». Я ни одной минуты не жалею, что начал не с акварели и не с живописи. Я
уверен, что возьму свое, если только сумею прокорпеть над работой до тех пор, пока моя рука
не станет тверда во всем, что касается рисунка и перспективы. Но когда я наблюдаю, как
молодые художники делают композиции и рисуют из головы, затем, тоже из головы, наобум
малюют что попало, а после смотрят на свою мазню издали, мрачно корчат многозначительные
рожи, пытаясь уяснить, что же, черт побери, может она означать, и, наконец, делают из нее
нечто вроде картины, причем все время из головы, – тогда мне становится тошно и я начинаю
думать, что это чертовски скучно и из рук вон плохо.
И эти господа еще спрашивают у меня не без некоторой снисходительности в голосе, не
начал ли я уже писать!
Мне, конечно, тоже иногда случается на досуге побаловаться, так сказать, с клочком
бумаги, но я-то придаю своей мазне не больше значения, чем негодной тряпке или капустной
кочерыжке.
Надеюсь, ты поймешь, что я держусь за рисование по двум причинам: во-первых,
потому что я любой ценой хочу набить себе руку в рисунке; во-вторых, потому что живопись и
работа акварелью сопряжены с большими расходами, которые в первое время не окупаются,
причем расходы эти удваиваются и учетверяются при недостаточном владении рисунком. Если
же я влезу в долги и окружу себя холстами, не будучи уверен в своем рисунке, моя мастерская
очень быстро превратится в подобие ада, что и произошло с одной мастерской, которую мне
довелось видеть; подобная перспектива едва ли может меня прельстить.
А теперь я всегда с удовольствием вхожу к себе в мастерскую и работаю с
воодушевлением. Впрочем, не думаю, чтобы ты когда-нибудь подозревал меня в нежелании
работать.
Мне же представляется, что здешние художники рассуждают следующим образом. Они
объявляют: «Нужно делать то-то и то-то». Если же это не делается, или делается не так, или не
совсем так, или следуют какие-либо возражения, немедленно ставится вопрос: «Ты что же,
знаешь лучше, чем я?»
Таким образом, сразу же, иногда всего за пять минут, люди настраиваются Друг против
друга и попадают в такое положение, когда никто не хочет ни на шаг сдвинуться с места.
Когда у одной из сторон хватает присутствия духа промолчать, найти какую-нибудь
лазейку и поспешно ретироваться тем или иным манером, – это еще наименее скверный исход.
Так и хочется сказать: «Черт побери, а ведь художники-то, оказывается, – тоже семья,
иными словами, злосчастное объединение людей с противоположными устремлениями, каждый
из которых расходится во мнениях с остальными; если же двое или больше придерживаются
одного мнения, то это делается только для того, чтобы соединенными усилиями досадить
третьему».
222 Суббота
Я так благодарен тебе за то, что ты побывал здесь! Я счастлив, что у меня в перспективе
целый год спокойной, нормальной работы – ведь то, что ты мне дал, открывает передо мной
новые горизонты в живописи…