Правда, слово "очарование" едва ли подходит для характеристики атмосферы в доме пастора Ван Гога. Суровый дух кальвинизма, с его запретом радостей жизни, издавна господствующий в этих краях, наложил свой отпечаток на жизненный уклад семьи Ван Гогов, скрепляемый непререкаемым авторитетом отца. По воспоминаниям одного из современников, "пастор Ван Гог был строгим человеком, истинным маленьким протестантским! Папой" 3. Мать, Анна-Корнелия, урожденная Корбентус (1819-1907), была более мягкой и даже артистичной натурой; в семейном архиве хранились ее рисунки и акварели 4, и наклонности к рисованию у детей - и Тео и младшая сестра Виллемина умели и любили рисовать - шли от нее.
Ван Гоги принадлежали к старинному бюргерскому роду, упоминания о котором восходят к XVI веку, для которого профессия пастора и проповедника была такой же традиционной, как торговля картинами. Три брата Теодора Ван Гога были довольно известными в Голландии торговцами картинами и эстампами, один из них - Винсент Ван Гог - был компаньоном фирмы Гупиль и К°, имевшей филиалы в таких городах, как Париж, Брюссель и Лондон. Будущее Винсента и Тео было как бы предопределено семейными традициями - их обоих прочили в торговцы картинами.
Формирование Винсента проходило под перекрестным влиянием религии и искусства - картин и книг, которые были его главными собеседниками с детства. Ван Гога очень рано начали занимать проблемы человеческого существования - жизни и смерти, добра и зла, - выводя его мысль за пределы догматически протестантских и общепринятых житейских представлений, которыми руководствовались его родные. Он был обособлен, замкнут, погружен в себя. Сестра Елизавета-Губерта вспоминала, что Винсент был отчужден от своей семьи 5. И эта чужеродность Ван Гога с годами только возрастала. Угловатый, идущий во всем до конца, он был тяжелым испытанием для своих близких. Начиная от внешности, манеры говорить и одеваться и кончая поступками, он был сплошным отрицанием тех норм благопристойности и "разумности", которых придерживалось его окружение. "Я постоянно озабочена, что Винсент, куда бы он ни попал и за что бы он ни взялся, из-за своего странного нрава и чудных взглядов должен всюду сорваться" 6, - писала его мать. Еще больше недоумевал его отец: "Нас всегда печалит, когда мы видим, что он буквально не знает радости жизни и всегда возвращается с поникшей головой, тогда как мы делаем все, чтобы заставить его добиться почетной цели! Как будто он нарочно делает все, чтобы выбрать трудности" 7. Действительно, Ван Гог выбрал трудный путь неприятия господствующих житейских представлений. Сталкиваясь с необходимостью выбора между покорностью общепринятым нормам поведения и своими влечениями и убеждениями, он всегда отказывался от мещански-обывательского благополучия в пользу внутренней свободы и своих взглядов. Он был полностью лишен обыденного сознания, и жизнь, не наполненная смыслом, борьбой за идеал, казалась ему неподлинной, мнимой. "Человек испытывает потребность в немалом - в бесконечности и чуде - и правильно поступает, когда не довольствуется меньшим и не чувствует себя в мире как дома, пока эта потребность не будет удовлетворена" (121, 45) 8.
Стремление удовлетворить эту потребность, очень рано осознанное как жизненная цель, направляло поступки Ван Гога, придавая его метаниям и поискам призвания внутреннюю последовательность. Принадлежа к тому психологическому типу людей, для которых свойственна одержимость навязчивой идеей, он всегда стремился к тому, чтобы его представления - независимо от реальных возможностей и условий - воплотились в веру и претворились на практике. И чем более обстоятельства противоборствовали его стремлениям, тем настойчивее он искал дела, достойного "служения", требующего полной самоотдачи. "Мои убеждения настолько неотделимы от меня, что порой прямо-таки держат меня за глотку" (Р. 58,320).
Неодолимая оппозиционность натуры влекла Ван Гога от одного житейского срыва к другому. Однако для него никогда даже не вставал вопрос о том, чтобы уступить обстоятельствам, отказаться от своей личности ради жизненных благ. Он готов был к жертвам, скрывая под своей грубоватой внешностью и неуклюжими манерами возвышенно-романтическую душу, живущую в состоянии экзальтированного самоотречения ради высших ценностей.
Двадцатилетний Ван Гог писал своему брату, цитируя слова Э. Ренана, которым был увлечен: "Чтобы жить и трудиться для человечества, надо умереть для себя... Человек приходит в мир не для того, чтобы прожить жизнь счастливо, даже не для того, чтобы прожить ее честно. Он приходит в мир для того, чтобы создать нечто великое для всего общества, для того, чтобы достичь душевной высоты и подняться над пошлостью существования почти всех своих собратьев" (26, 26). Правда, эта "заповедь" завладела его душой после того, как он, работая в Лондоне (1873- 1874), пережил безответную любовь к дочери своей квартирной хозяйки Урсуле Луайе, которая оказалась тайно помолвленной. "Он пробовал эту помолвку расторгнуть, но это ему не удалось. И эта первая большая печаль изменила его характер. Когда он вернулся на каникулы домой, он был худ, тих и не радостен. Совсем другой человек" 9, вспоминает его сестра. "Моя лодка потонула на двадцатом году жизни" 10 так оценил он впоследствии это свое первое крушение, заставившее его искать утешения в рисовании и в особенности в религии.
Жажда компенсации была заложена в самом его характере. Однако она была направлена не на самоутверждение как таковое, а скорее на самопознание, самораскрытие в мире.
Такой характер нуждался в чьей-то самоотверженности - и это был брат Тео, - так как конфликт с обществом у него был неизбежен. Он начался, когда шестнадцатилетний Ван Гог 30 июля 1869 года поступил младшим продавцом в гаагский филиал фирмы Гупиль и К°.
К. Ясперс писал: "Изначально идя к субстанциональному, к сущностному, к смыслу существования, он как представитель фирмы Гупиль не мог делать то, что требовалось, ибо ценность искусства как качества объекта ставил выше интересов дела" 11. Правда, поначалу он горячо взялся за овладение профессией торговца картинами. Добросовестность и трудолюбие, соединенные с любовью к живописи, сулят ему, казалось бы, блестящее будущее, тем более, что есть основания видеть в нем будущего наследника дяди Винсента. Пройдя четырехлетний срок обучения, он был направлен в качестве поощрения за успехи в лондонский филиал фирмы. Однако за эти годы он научился не столько торговать картинами, сколько думать о картинах, постигать и разбираться в них, жить ими. Сам того не замечая, он начинает все больше рисовать. "Художники понимают природу, любят ее и учат нас видеть" (13, 25). И он обращается к природе, которую чувствует и воспринимает как художник, не сознающий еще своего призвания, но внутренне живущий только им. Страсть к искусству становится в конце концов причиной его краха на поприще торговли картинами. Зачем, в самом деле, служащему, торгующему картинами, эта "неистовая, доходящая до исступления любовь к искусству", поглощающая его всецело, заставляющая его видеть мир по-другому, нежели окружающие. Вывод Ван Гога - "у искусства нет худших врагов, чем торговцы картинами" неизбежен. "Они льстят публике, поощряют ее самые низменные, самые варварские склонности и вкусы" (Р. 17, 298). Он пытается поступать по-своему и получает после семилетних мытарств по филиалам фирмы Гупиль увольнение. Все это произошло бы раньше, если бы не заступничество его родственников. "Когда яблоко поспело, его срывает с ветки даже легкое дуновение ветра; так же получилось и тут: я действительно делал много такого, что, в известном смысле, было неправильно, и мало что могу возразить по этому поводу" (50, 29), - писал он Тео из Парижа, получив предложение покинуть фирму.