В конце июня Тео сообщил, что у него произошли серьезные стычки с хозяевами, в результате которых ему грозит увольнение. Мысль о том, что он, бывший всегда обременительной обузой для своего брата, станет ему теперь особенно в тягость, приводит Ван Гога в ужас. К этому сообщению добавляется весть о болезни маленького Винсента. Ван Гог, не в силах сдерживать свои чувства, едет в Париж, где застает измученных Тео и Иоганну. Встреча на этот раз была безрадостной, так же как и впечатления от посещения художников. У него создалось ощущение, что "художники все ближе и ближе подходят к последней черте. Все это так, но не поздно ли уже доказывать им полезность объединения? И если даже такое объединение будет основано, не потерпит ли оно крах, раз потерпит крах все остальное? Ты, быть может, скажешь мне, что некоторые торговцу могут объединиться для поддержки импрессионистов. Но ведь это будет лишь временная мера. Мне кажется, личной инициативы все равно мало, и, поскольку опыт не удался, стоит ли все начинать сызнова?" (651, 526).
И это писал Ван Гог, отдавший мысли об объединении художников столько сил, страсти и веры. Теперь у него ничего уже не осталось, кроме тревоги и страха. "Вернувшись сюда, я был очень удручен и все время думал о той буре, которая нависла и надо мной, и над вами...". "Разве мало с нас того, что мы почувствовали, когда под угрозу ставится наш хлеб насущный? Разве мало с нас того, что мы по многим другим причинам увидели, на каком тонком волоске висит наше существование?" (649, 525).
27 июля 1890 года Ван Гог достал - неизвестно как - револьвер и ушел в поля. Там он выстрелил себе в сердце, но пуля прошла немного ниже, так что, несмотря на рану, он сумел вернуться в свою каморку в гостинице. Когда его хозяин, г-н Раву, не дождавшись постояльца к обеду, зашел к нему, Ван Гог лежал в постели, лицом к стене, истекая кровью. По его просьбе был позван доктор Гаше, пришедший в сопровождении своего сына Поля. Ван Гог, находившийся в здравом уме и ясной памяти, рассказал ему о своем намерении покончить с собой и умолял ничего не сообщать о случившемся Тео. Дать его домашний адрес он отказался. Однако доктор Гаше, осмотревший рану и убедившийся, что он не сможет извлечь пулю, послал записку Тео на службу, который, получив ее, приехал в Овер на следующий день после описанных событий. Ночь накануне его приезда Ван Гог провел под присмотром сына доктора Гаше, который впоследствии сообщил, что раненый не спал и молча курил трубку 56. Ван Гог мужественно ждал конца и надеялся на него: "Не плачь, так всем будет лучше", - сказал он, увидев Тео. Братья проговорили оставшееся им время. Винсент промолчал о своем последнем письме к Тео, лежавшем в его кармане и оставшемся недописанным: "Что ж, я заплатил жизнью за свою работу, и она стоила мне половины моего рассудка. Но ты-то, насколько мне известно, не принадлежишь к числу торговцев людьми и умеешь стать на сторону правого, так как поступаешь действительно по-человечески. Но что поделаешь?" (652, 527). Ответом на этот вопрос стал его выстрел 57. Тео понимал, что этот выбор Винсента сделан сознательно и знал почему. "Бедняга, - писал он сестре, - судьба была не слишком благосклонна к нему, и у него уже не осталось иллюзий... Если бы только нам удалось вселить в него немножко мужества и он захотел жить!" 58. Но Ван Гог на все попытки Тео и доктора Гаше спасти его отвечал: "Тоска останется навсегда" 59. Он больше не хотел с ней бороться. В час ночи 29 июля 1890 года он умер.
30 июля состоялись похороны, на которые приехали немногие друзья: папаша Танги, Шарль Лаваль, Эмиль Бернар, Люсьен Писсарро и другие. На гроб Ван Гога положили подсолнечники. Его могила находится на маленьком оверском кладбище, на высоком холме, возвышающемся над равниной, которую он так часто писал.
Тео, развивший было после похорон брата деятельность по устройству выставки его работ, неожиданно заболел нервным расстройством и ровно через полгода после смерти брата скончался в Голландии. Позднее его вдова перенесла прах Тео в Овер, и братья вновь соединились.
В Салоне Независимых 1891 года была сделана специальная посмертная экспозиция из десяти картин Ван Гога, которая имела успех. Октав Мирбо написал о Ван Гоге восторженную статью 60. В 1892 году открылась другая выставка, состоявшая из шестнадцати работ Ван Гога, в организации которой принял самое деятельное участие Эмиль Бернар, несмотря на противодействие Гогена, боявшегося привлечь внимание публики к искусству "сумасшедшего".
Эти выставки положили начало всеобщему признанию Ван Гога, которое после выставки у Бернхейма-младшего в 1906 году приняло триумфальный характер.
Заключение
Если историю искусства понимать как закономерно стадиальную смену стилей и направлений, возникающих на основе национальных традиций и школ, Ван Гог, строго говоря, выпадает из любого направления. Однако истории искусства пришлось "перегруппироваться" ради этого самоучки, который не укладывался в рамки отдельных направлений, течений и школ.
Мы видели, что духовная напряженность вангоговской работы определялась его исключительным интересом к самораскрытию через живопись, к живописи как средству, объективирующему, опредмечивающему духовное, невидимое, личное, интимное. К формированию такого языка можно было подойти только как к акту индивидуального творчества, используя весь ему известный опыт применительно к себе, то есть обращаясь к тем традициям и тем именам, которые преломлялись во внутреннем мире его личности, - иногда поверх веков, поколений, границ. Вот почему, живя в Голландии, он видел свое родство с Милле, Делакруа и даже с японцами. Вот почему, соприкасаясь с многими, он оставался одиночкой. Среди импрессионистов он был романтиком, символистом, синтетистом, помешанным на суггестивном цвете. Среди символистов импрессионистом, прикованным к природе, не выносящим "абстракции" и "худосочных символов".
Пасынок голландской, незаконный сын французской школы, он "перетасовал" все те многочисленные направления, которыми интересовался и у которых учился. И если импрессионисты, Сезанн, Сёра, даже Гоген и другие и делали "революцию" в русле непрерывно развивающихся традиций, то Ван Гог утвердил революцию как новую традицию живописи. Ведь традиция существует непрерывно там. где живопись - цель: Делакруа, импрессионисты, Сезанн, кубисты и т. д. Там, где живопись средство, как у Ван Гога, традиция рвется.
Огромная светлая личность Ван Гога отбрасывает на историю искусства и некую тень. Начиная с первого выступления фовистов в 1905 году, выдвинувших Ван Гога как свое знамя, он получил славу родоначальника всех спонтанно-разрушительных, экспрессионистических течений, которые, так или иначе видоизменяясь, вспыхивали на протяжении XX столетия, сотрясаемого мировыми войнами, революциями, социальными крушениями и духовными кризисами. Дух искания и неудовлетворенности, оппозиции и преодоления достигнутого благодаря таким художникам, как Ван Гог, был признан неизбежным нравственным фоном творчества. Однако борьба за обновление искусства, не связанная с потребностью создавать в искусстве картину отношений человека и мира, адекватную реальности, превращала новаторство в самоцель. Конечно, этого не скажешь про Ван Гога. И все же именно он явился первооткрывателем трагической коллизии между свободой самовыражения и великим художественным опытом и знанием, накопленными человечеством, коллизии, явившейся источником многих противоречий и парадоксов в развитии искусства XX века.