Дети Ван Гогов росли в мире, лишенном эмоциональной окраски, мире, где невоздержанность любого рода: гордость и страстность, с одной стороны, самобичевание и безразличие – с другой, – нивелировались в угоду Благоразумию; в мире, где все плюсы уравновешивались минусами, где похвала всегда сочеталась с требованием будущих успехов, ободрение – с предостережением, энтузиазм – с оглядкой. Рассказывая Тео о последнем письме, полученном от Винсента из Лондона, Анна писала: «Боюсь, как бы за солнечными днями не пришли дожди, но я буду, сколько смогу, наслаждаться солнцем, а зонт на случай дождя держать наготове». Покинув отчий дом, дети Анны то и дело сталкивались с крайними проявлениями эмоций, которых не знали прежде и от которых не умели защищаться. Когда же им приходилось справляться с эмоциональными кризисами, все они демонстрировали поразительную нечувствительность и непонятливость. Порой это приводило к катастрофическим последствиям.
Долг, Благопристойность и Благоразумие – вот условия счастливой жизни, надежные нравственные ориентиры, без них «нельзя стать нормальным человеком», предупреждала Анна. Неспособность придерживаться этих устоев оскорбляет религию, сословие и общественный порядок. Нарушение их – позор для всей семьи. Или нечто еще более ужасное. Литература того времени изобиловала назидательными историями, повествующими о том, как «дурная жизнь» приводит к падению в глазах общества. За примером не надо было далеко ходить: племянник Доруса своим постыдным поведением вынудил овдовевшую мать покинуть родные места и отправиться в «изгнание», где она «умерла от горя». Он «запятнал наш дом» – гласила запись в семейной хронике.
Памятуя о подобных кошмарах, Анна и Дорус приучали детей постоянно быть начеку. Один-единственный неверный шаг мог завести на «скользкую тропинку», как это называл Дорус, и повлечь за собой ужасающие последствия для всех. Страх неудачи преследовал детей семьи Ван Гог; по словам одного источника, он висел над ними как облако, порождая непрекращающуюся самокритику, которая длилась годами и после ухода из отчего дома. «Как же сильно мы должны любить Па и Ма? – жалобно спрашивала в письме одна из их дочерей. – Я недостойна их».
Под Новый год дети собирались вместе и молились: «Избави нас от слишком сильных укоров совести». И никто из них не молился так истово, как старший – Винсент: и десять лет спустя после отъезда из дома он будет помнить эту молитву слово в слово.
Глава 3
Странный мальчик
В 1850-х гг. в одном из окон мансардного этажа дома пастора Ван Гога можно было увидеть лицо ребенка, наблюдавшего за происходящим на площади. Не заметить мальчика было трудно из-за густой шапки ярко-рыжих кудрявых волос. Лицо его было необычным: продолговатое, с высоким лбом, выдающимся подбородком, пухлыми щеками, широким носом и выпяченной нижней губой. Юный Винсент был похож на мать – те же рыжие волосы, черты лица, та же комплекция. Все его лицо было усыпано веснушками, а небольшие светлые глаза в зависимости от настроения казались то голубыми, то зелеными, иногда рассеянными, иногда – пронизывающими насквозь.
Для большинства посетителей дома этот мельком брошенный взгляд в окно так и оставался единственной возможностью увидеть сына зюндертского пастора. При встрече с незнакомыми людьми мальчик был застенчив и молчалив. Пока его мать хлопотала вокруг гостя с чаем, печеньем и разговорами о последних новостях из королевской резиденции в Гааге, Винсент норовил бочком улизнуть из комнаты, чтобы возобновить свое дежурство у окна или заняться каким-нибудь другим делом в тишине и одиночестве. «Он не был похож на других мальчиков его возраста, предпочитая играм чтение». На многих посетителей он производил впечатление een oarige – странного мальчика.