Мне почему-то не хотелось возвращаться.
-- Может, это... не пойдём, -- протянул я. -- В лесу же! Ягод наберём! Наедимся.
-- В лесу, конечно, с голодухи не помрёшь, -- усмехнулся Лёнька, -- но на ягоды ты зря надеешься. Их хоть горстями ешь, а голод не глушится.
У самой ограды, там, где валялась откинутая мной доска, я остановил его и приложил палец ко рту, мол, не спрашивай. Жди, чуток. Вытянул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и карандаш, наполовину источенный. И, не разворачивая, на одной из четвертей быстренько, размашистым чуть косящимся почерком, но всё же вполне разборчиво, написал четыре только что придуманные строчки. И хриплым от волнения голосом, жутко стараясь не торопиться, прочитал написанное вслух:
Вот если взбесишься ты, Лёнька,
То я толкну тебя легонько.
А сильно мне толкать нельзя.
Ведь мы с тобой теперь друзья.
Прочитал и замер. Что меня восхищает в стихосложении, так это спонтанность. Вот ещё минуту назад этого стихотворения в мире не существовало. А теперь оно есть. И будет жить. Во мне будет жить. А ещё Лёнька унесёт его с собой. Быть может, даже расскажет его кому-нибудь. Тогда оно пойдёт гулять по свету. Наверняка какого-нибудь Лермонтова скривило бы от этих нечётких, косящихся строчек. Но ведь не Лермонтову я их придумывал.
А потом сунул листок Лёньке. На, мол, храни. Дарю на память.
И снова замер.
Лёнька-то мог посмеяться над стихом не хуже Лермонтова. Сейчас ухмыльнётся да скажет: "Друзья? Какие мы с тобой друзья, салапет? Жги отсюда, пока живой". Мы ведь только повстречались. О какой дружбе можно говорить? Я осторожно глянул ему в глаза. Безмятежная синева. Лицо выглядело задумчивым, словно Лёнька мысленно повторял услышанные строчки. Потом он сосредоточился и вдруг кивнул по-деловому, будто я ему только что вручил в личное пользование невероятно ценную штуковину, и он уже понял, куда её приспособить.
Лёнька принял подарок.
И вместе с моими суматошными строчками принял мою дружбу.
Вы наверняка видали звезду, чиркнувшую по небу. Ну, хоть один раз! Тогда вы помните, как прекрасна и скоротечна эта сияющая линия, прорезавшая тьму. Такой она и получилась, наша с Лёнькой дружба. Сияющей. Скоротечной. Прекрасной.
Глава 4
Осенний угол
Было нелепо расставаться с Лёнькой, но в столовой я отчего-то шлёпнулся на заскрипевший стул за столом, где собрались люди нашей палаты. Народ пялился на меня с интересом. Впрочем, ложки тоже без дела не лежали. Круглые озёра из борща в алюминиевых мисках стремительно усыхали.
-- Ты чё? -- Кабанец отчего-то злился. -- Где до обеда пропадал, а?
Вёл себя так, будто его заставили шуршать по территории. Да не просто там уборкой заниматься, а капитальный ремонт корпуса провернуть.
-- Со старшими, -- многозначительно ответил я.
И помахал Лёньке. А он издали помахал ответно. И все насущные вопросы с нашего стола, адресованные мне, как-то сразу снялись сами собой. Я величаво поднял с затёртой столешницы бесхозную ложку, словно королевский скипетр, и принялся скорострельно уплетать борщ, радуясь, как ребёнок, что Лёнька решил не оставаться в лесу, и мы вернулись, чтобы подкрепиться.
Впереди меня ожидало жёлтое море раскисшего пюре с комками, по которому плыл серо-коричневый дредноут скособоченной котлеты. И я уже чуял, что второе проглочу с не меньшим удовольствием.
Виталь Андреич возник у стола старшаков, когда поскрёбывания ложек о дно почти утихли. Он наклонился над столом и произнёс что-то короткое, как приказ. Поднялся Лёнька. Поднялся вихрастый здоровячок, которого звали то ли Колян, то ли Толян. И эта пара, ведомая Виталь Андреичем, утопала к выходу.
Я заволновался.
Я забеспокоился.
Куда это?
С чего и зачем?!
Мы же с Лёнькой явно собирались...
И тут я поймал взгляд Кабанца, смешливо разглядывающего мою обеспокоенность.
-- Чо, -- нехорошо улыбнулся Голова-дыня. -- Увели напарника твоего?
-- А если вернётся он, -- я уставился в лиловые глаза Большого Башки и не отводил взор. -- Вот прям сейчас.
А ещё я улыбнулся. Криво. Не очень уверенно. Но улыбнулся. Словно Кабанец мне удар шпажонкой послал, а я его ловко парировал.
И начал ждать, что в мордаху мою сейчас прилетит кулачище. Большой Башка-то должен показать, кто за столом главнее.
Но Кабанец вдруг отвёл взор. Я подумал, что выиграл гляделки, но ошибся. Где-то по дальнему краю обеденного зала вышагивал Палыч. И Большой Башка хмуро отслеживал его маршрут, как пограничный катер следит за судном-нарушителем, не приступая к активным действиям, но на всякий случай расчехляя пушки. Мной Кабанец был слегка недоволен. При виде начальства его ощутимо переполняла искрящая, неукротимая ненависть. Спина Палыча мелькнула вдали, на секунду закрыв проём выхода, и директор исчез.
Голова-дыня как-то разом успокоился и даже повеселел.
-- Чо, пошамали, -- подвёл он итог обеда, допив компот и оставив полстакана сухофруктов. -- Давайте в корпус, что ли. Ну, живо!
Все быстренько поднялись и чуть ли не строем двинулись на выход. Я не отставал. Но когда мы достигли аллеи с мёртвыми фонарями, ловко юркнул в сторону и затерялся в кустах. С Кабанцом стоило контактировать как можно реже. Впрочем, как ни крути, вечером всё равно возвращаться к себе. Эх, если бы в старшем отряде освободилось место -- койка в палате, куда определили Лёньку. А ведь это выход? Почему нет? Кто мешает попросить Виталь Андреича перевести меня к старшакам? "Кто друзей себе не ищет, самому себе он враг", -- вылезло откуда-то из закромов памяти. И я побежал разыскивать Лёньку.
Колян-Толян и Лёнька сидели на сизом бревнышке. Красные. Распаренные. Заметно уставшие. Виталь Андреича рядом не было.
-- Ты чего здесь? -- удивился Лёнька.
-- А вы чего здесь? -- в ответ спросил я, но тут же добавил. -- Помочь надо?
-- Понятливый пацан! -- расцвёл Колян-Толян. -- Впрягайся что ли? Нам это бревно до столовки переть. Андреич приказал. На дрова. А вдвоём тяжеловато чё-то...
Шестерить я не был готов и посмотрел на Лёньку.
-- Зачем ему? -- тихо спросил он напарника. -- Сами донесём. Он же из младших.
-- Да я чё... -- начал было Колян-Толян, но меня удержать теперь было немыслимо.
-- Вообще один дотащу! -- гневно заверил я, обидевшись за "младшего" и подхватывая бревно за середину.
Каким-то чудом мне удалось даже приподнять его до пояса, и я замер в неустойчивом равновесии, как волк со штангой из "Ну, погоди". Оставалось ждать бабочку.
Но в дело впрягся Лёнька, цепляя край бревна. Сзади другой конец поддержал довольнёхонький Колян-Толян. И мне сразу полегчало. Не то чтобы я не заметил, как мы допёрли бревно до столовой, но всё закончилось очень быстро.
-- Я в корпус, -- Колян-Толян лениво пнул поверженное бревно и зевнул так, что аж челюсть заскрипела. -- Умотался до чёртиков. Покемарю, что ли, до ужина.
Тысячи благодарственных слов вертелись на моём языке, но я благоразумно промолчал. В компанию к нам никто не вписывался. Чудеснее и быть не могло!
-- В лес? -- кратко спросил Лёнька.
Я лишь кивнул, показывая, что даже не вопрос!
По пути я рассказывал Лёньке про молоток. Про молчаливые ужины. Про тягостные часы, когда приходилось домой возвращаться.
-- Патовая ситуёвина, -- хмуро признался мой единственный слушатель. -- Ты не знаешь, как выбраться. Чую, и предки твои тоже выход обозначить не могут. А решать надо. Ну, наверняка, пока ты здесь, они что-то да придумают.