Нет-нет, она точно спасена! Только тогда наши приключения не напрасны.
Я отвёл взор от опрокинутого, безвольного валявшегося пластилинового отряда. Нет, ребята. Сегодня наша армия повержена. Будем считать вас геройски павшими. Но командир ещё жив. И ему ещё хочется сражаться. Взгляд проскользнул по стопке тетрадок, раскрывшихся веером. По дневнику, на котором крупными печатными, но всё равно кривоватыми буквами темнела надпись "СЕКРЕТНО. ЧИТАТЬ ЗАПРЕЩЕНО". Когда я внёс туда последнюю запись? Уже и не помню. Но хранил. Там были частички меня: мысли, заметки, рисунки, наклейки, почеркушки гелевыми ручками. Ручки, кстати, валялись тут же. Далее высилась тряпичная гора, в которой я угадал весь свой осенне-зимний гардероб. На полосатой шапке поблёскивали значки, которые я выменивал в школе на поделки из цветной проволоки. И моток проволоки лежал здесь же, как свернувшийся в шар, изрядно полысевший, но готовый к обороне ёжик. Всё, к чему я приложил руку, уже выбросили. Оно дожидалось окончательной утилизации. Оставался лишь я сам. Теперь меня не жарило, а знобило.
Выбросили это не сегодня. Одежда успела пропитаться сыростью. Она была затхлой и липкой на ощупь. Не хотелось её касаться. Она уже умерла. А я пока оставался в живых. Поэтому подцепил кончиками пальцев мокрые джинсы и осторожно вытянул их наружу.
"Шарились ли они по карманам?" -- отвечать стоило не словом, а делом, и я, дрожа от волнения, полез в маленький кармашек джинсов. Они называются часовыми, такие кармашки, хоть в них уже никто не носит часы. Да и часы сейчас мало кто носит. Легче глянуть на экран мобилы, чем таскать на запястье тяжесть. Спрашиваете, мне-то зачем нужен этот карман? Просто перед поездкой я заныкал туда две тысячи. Практически все мои капиталы. Брать в лагерь казалось немыслимым -- упрут. Но и дома на видном месте оставлять не годилось: могли потратить на семейные нужды.
Сердце сжалось.
Да пусть бы потратили!
Да я бы простил их сто тысяч раз!
Да это ж ерунда, две тысячные бумажки.
Но сейчас всё вывернулось наоборот. Пальцы сжимали две непотраченные купюры. А те, кто мог их потратить, сейчас ждали меня за сверкающим окном в компании бравого утилизатора Виталь Андреича, который знал, как поступить со мной по возвращении.
Вот только возвращаться я не собирался. По крайней мере, в одиночку.
Глаза слезились от волнения. Поэтому я не разглядел ни единой буковки на бордовом квадрате вывески у входа в райотдел полиции. Едва сдвинув тяжёлую дверь, окованную листами металла, неприметным мышонком я юркнул внутрь и тут же упёрся в массивную будку, отгороженную от меня стеклом и решёткой. За стеклом виднелся силуэт мужчины в тёмной форме. Лицо бледное, узкое, неприветливое.
-- Куда? -- резкий голос заставил меня остановиться. -- Чего тут забыл, а?
-- Я это... Мне надо... -- голова мигом опустела, и по ней словно загуляли прохладные сквозняки. -- Меня домой не пускают.
Силуэт качнулся и исчез. Лязгнула дверь. Я снова увидел бледнолицего, только уже в полный рост. Я вытянулся. Замер по стойке смирно.
-- Почему не пускают? -- в его голосе преобладали холодные и жёсткие нотки, будто кто-то там, внутри его головы, сосредоточенно молотил по клавишам невидимого металлофона.
-- Не знаю, -- испуганно выдохнул я.
И в самом деле, я не мог точно и чётко назвать ни одной причины, по которой меня уже вычеркнули из мира живых. И, наверное, скоро вычеркнут из списков жильцов пока ещё моего дома.
Он шагнул ко мне. И я вдруг обрадовался, что мы вместе пойдём домой. И там он спросит. Обязательно спросит. Такой, как он, точно знает, какие правильные вопросы надо задать ИМ. Язык почему-то даже мысленно отказывался назвать ИХ родичами.
Всё следующее произошло в одно мгновение. Левой рукой он легонько, как пёрышко, откинул тяжёлую дверь, а правой, крепко вывернув ворот моей рубахи, ловко выставил меня на крыльцо. Движение было мастерски отработанным. Судя по всему, оно применялось неоднократно.
-- Пшёл отсюда, малец! -- прошипел он, наливаясь недовольством. -- И чтоб я больше тебя тут не видывал!
Дверь, злобно лязгнув, захлопнулась. И я не решился открыть её снова.
Вечерело. И вокруг не было никакой зловещей тайги, где прятались таинственные и непонятные лесные люди, ведомые таинственным и непонятным лесным владыкой, имя которого я не хотел произносить даже мысленно.
Вокруг тебя город, где живёт миллион человек. Таких же, как ты. Но, по сути дела, сейчас я в полном и беспросветном одиночестве. В жизни этого миллиона места для меня нет.
Оказывается, я на самом деле представлял собой не более чем домашнего мальчика. Только у этого мальчика больше нету дома.
Весело сверкали огоньки кафе. Туда я не пошёл. Две тысячи там остались бы легко. А что дальше? Нет-нет, полезнее зайти в светлое нутро огромного сетевого магазина.
Покупки обошлись в четыреста рублей. Ножом Большого Башки я нарезал колбасу тоненькими кружками, потом принялся за сыр, отщипывая от него лезвием тонюсенькие покрывальца, которые мог бы унести ветер. После я разделал на ломти ещё тёплый кирпичик хлеба и вгрызся в его мякоть, попутно ощущая колбасные и сырные оттенки вкуса. Живём!
Погода тёплая. Пошатаемся по городу, а заночевать можно и на вокзале.
Но что дальше?
Паспорта нет. И нет вообще никаких документов.
Да и вокзал... Там я быстро примелькаюсь.
Но хуже даже не это. Хуже ощущение, что я превращаюсь в бомжа. В создание, на которое я всегда посматривал с чувством омерзительного презрения. Теперь надо отыскивать теплотрассу и где-то в её пределах обустраивать убежище. Питаться, как истинный панк, со свалки.
Но дальше? Дальше-то что?
И можно ли спокойно жить, зная, что придёт следующее лето. И "One Way Ticket" снова распахнёт ворота. Ведь смены закончились только на этот сезон. Зачем закрывать этот страшный лагерь, если каждое лето туда есть кого присылать. И ведь находятся. И ведь присылают. И будут присылать!
Можно ли жить спокойно, зная об этом лагере?
Наверное, да. Наверное, придёт момент, и что-то внутри меня согласится с тем, что поделать ничего нельзя. Кто меня выслушает? Кто поверит? Кто закроет "One Way Ticket"? Некому его закрывать.
Но его мог закрыть я!
Ведь помню же, что в сарае у столовой хранятся канистры с бензином. Но я не хотел полагаться на случай. По закону подлости, если я вернусь с пустыми руками, в гараже обязательно не окажется ни грамма горючей жидкости. А если оставшиеся полторы тысячи с мелочью потратить на горючку и на билет? Впрочем, наверняка можно попробовать добраться до тех мест автостопом.
"В жизни всегда есть место подвигу, -- подумал я. -- Но в этот момент всегда хочется оказаться в другом месте".
Беда в том, что других мест жизнь не припасла. Я не мог отсидеться в тёплой и уютной квартире. Наверное, я мог поселиться на свалке. Но что-то мальчишеское, протестующее, огненное и непокорное отвергало саму возможность начать бомжарское существование.